Мара мысленно прокляла его, затем проглотила три капсулы мелатонина[86].

«А если ничего не получится, клянусь богом, я позвоню тебе и пропою весь гимн бригады Сассари[87] снова и снова, пока не захочу спать, сукин сын», – подумала она, засыпая с улыбкой на губах и представляя себе эту сцену.

Человеческий разум устроен дьявольским способом: мы часто прощаем тех, кто причинил нам боль, но не можем простить тех, кто дал нам себя обидеть. Ева Кроче размышляла над этим, наблюдая, как вибрирует и мигает сотовый телефон на пассажирском сиденье. Она сосредоточилась на дороге и увеличила громкость радио. Попрощавшись с Марой, Ева решила исследовать Кальяри на машине. Езда ночью под хорошую музыку на фоне расслабляла ее и помогала думать.

«Ты можешь сколько угодно игнорировать его, но рано или поздно тебе придется ему ответить, – подумала она, запихивая телефон обратно в сумку. – Он ни в чем не виноват, и ты это прекрасно знаешь».

Единственным его грехом было, собственно, то, что он дал нанести удар себе прямо в сердце, даже не подняв головы, не пролив ни капли ненависти, сделав нападение Евы еще более мелким и подлым. Ее реакцией в этот момент было бегство, полное отчуждение. Видеть отражение собственной вины в его глазах было бы невыносимо.

«Как давно ты ничего о нем не слышала? – спросила себя Ева. – Совсем немного времени… – прошептала она, когда машину заполнили звуки „Iron Sky“[88]. – Слишком мало времени».

Затем включила пятую передачу и нажала на педаль газа, пытаясь рассеять чувство вины.

В то утро Бастьяну Ладу появился у постели сына элегантно одетый, надушенный и barbivattu[89], и парень задумался, не идет ли отец на свидание.

– Микели, давай-ка. Нам нужно кое-куда сходить, – сказала он, бросая ему новую одежду: джинсы, рубашку и свитер. – Поторопись, я не хочу опоздать.

Парень привык подчиняться. Через полчаса они уже ехали на черном «Чероки» Бастьяну.

– Куда мы едем? – спросил Микели, увидев, что «Джип» уезжает с их земель в сторону равнины Кампидано.

– В Трексенту.

Парень больше не задавал вопросов, и остаток пути они оба провели в полной тишине.

Оказавшись в Сенорби, они остановились в одном из городских баров. Пока сын ел две кремовые бомбочки[90], Бастьяну воспользовался возможностью, чтобы пробежать взглядом газету «Унионе сарда»: он пропустил национальные новости и, наткнувшись на статью об исчезновении Долорес Мурджа с фотографиями девушки, остановился и внимательно прочитал ее.

– Вы не из этих мест, не так ли? – спросил бармен, отвлекая его от чтения. Казалось, он хотел завязать разговор.

– К счастью, нет, – ответил Бастьяну, пресекая диалог в зародыше и заставляя Микели улыбаться. Затем заплатил и жестом пригласил сына следовать за ним.

Они подошли к усадьбе девятнадцатого века с колодцем и конюшнями. Микели увидел афиши, на которых было написано, что в деревенском музее выставлена древняя Богиня-Мать из Турриги, которая обычно находится в Национальном археологическом музее Кальяри.

– Мы здесь поэтому? – спросил Микели в замешательстве у своего отца. Тот угрюмо кивнул. Микели заметил, что Бастьяну был в угрюмом настроении и, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке, как будто собирался встретиться с важным лицом и не был к этому готов.

Оказавшись в музее, они увидели сидящего за столом администратора лет шестидесяти. Тот оторвался от журнала и уставился на них.

– Доброе утро… Вы пришли посмотреть Богиню-Мать? – спросил он с неопределенным любопытством. Оба Ладу, должно быть, не принадлежали к обычному типу посетителей.

– Да. Два билета, пожалуйста, – сказал Бастьяну, пытаясь смягчить резкий акцент Барбаджи. Он протянул мужчине деньги и стал ждать сдачи.

– Вам нужен гид?

Бастьяну покачал головой.

– Тогда, пожалуйста, сюда.

Мужчина и его сын оказались в комнате, в центре которой была выставлена, защищенная большим стеклянным шкафом, единственная скульптура, представляющая собой древний образец средиземноморской Богини-Матери.

В комнате висела жуткая тишина.

Бастьяну был словно охвачен ощущением религиозного экстаза и начал медленно ходить вокруг витрины; его глаза были прикованы к сорокачетырехсантиметровой статуэтке из блестящего белого мрамора, которая и спустя более пяти тысяч лет продолжала сиять, как будто от нее исходил свет. В течение веков она стала самой сардинской Богиней-Матерью, изображаемая во всевозможных драгоценностях.

– Папа? – сказал Микели через несколько минут. – Зачем мы сюда пришли? Чтобы украсть ее?

Лицо мужчины расплылось в веселой улыбке.

– Нет, – ответил он.

– Так зачем?

Бастьяну хранил молчание, восхищаясь девственной красотой и святостью женской фигуры Богини, которая служила мостом между временем предков и настоящим. Как будто статуя излучала легкую вибрацию, которая заставляла его душу резонировать с ней.

– Папа? – сказал Микели, тряся его.

– Поймешь, когда мы вернемся домой, – только и сказал Бастьяну Ладу.

– Ну что? Тебе нравится? – спросила Мара Раис. – Конечно, она немного маловата, но…

– Беру, – сказала Ева, застигнув свою напарницу и ее подругу врасплох.

– Может быть, ты хочешь попробовать пожить тут неделю-две, посмотреть, подходит ли она тебе? – предложила хозяйка дома Рафаэлла после нескольких секунд смущенного молчания.

– Нет-нет. Она идеально подходит. Беру, – повторила Ева, обводя взглядом комнату, в которой не было и двадцати пяти квадратных метров. – Она небольшая, но с восхитительным видом. И кофемашина имеется; чего еще можно желать?

Рафаэлла уставилась на Мару, которая пожала плечами.

– Она из Милана, – сказала Раис, словно это должно было объяснить причуды коллеги.

– Когда я могу заселяться? – спросила Ева.

– На самом деле это было так внезапно, что у меня даже не было времени… – Рафаэлла оказалась не готова к такому нетерпению. – Я не знаю… Жилье свободно, но я должна хотя бы прибраться и…

– Я могу и сама прибраться, не переживай. Если ты не возражаешь, я бы заселилась сейчас.

– Сейчас? Это как?

– Вот прямо сейчас, – ответила Ева, улыбаясь.

– Черт, Кроче… Дыра, где ты остановилась, должно быть, действительно отстой, если ты так спешишь оттуда сбежать, – сказала Раис.

– Нет, я просто хочу иметь место, где буду чувствовать себя дома.

– Ну, это, конечно, лучше, чем помещение, которое тебе дали бы в казарме… Рафаэлла, что скажешь? Она хочет прямо сейчас, ничего не поделаешь.

– Хорошо, тогда… дайте мне время спуститься вниз и распечатать документы, я вернусь быстро.

– Спасибо, – сказала Ева.

– Тебе тут действительно нравится? – спросила Раис, когда они остались одни.

– Это рядом с морем. Его видно даже из того окошечка… И потом, эта маленькая терраса… Иди сюда.

Ева открыла окно, и Мара последовала за ней на небольшой крытый балкон с видом на проспект Поэтто, откуда можно было увидеть огромный неподвижный водоем, усеянный сотнями розовых фламинго и окруженный болотистой растительностью.

– Это безумие… – прошептала миланка, любуясь видом и облокотившись на перила.

Раис покачала головой и вернулась в мансарду, где приготовила пару кофе и поставила их на столик на двоих на терраске.

– Спасибо, – сказала Ева, потягивая кофе.

Мара указала на пруд:

– Sa genti arrubia.