Похоже, простые матросы гораздо вернее поняли и ощутили, что произошло в Цусимском проливе днем 14 мая 1905 года, чем ученые члены Следственной и Исторической комиссий и их многочисленные адепты и эпигоны в погонах и в штатском. Уже более столетия с усердием, достойным лучшего применения, доказывающие, что проиграли мы Цусиму, как и всю японскую войну, исключительно по собственной исторически нам присущей бестолковости и малограмотности. А предательства и измены, да и простой лжи, не было вовсе. Откуда взяться?

Ну насчет лжи и измены мы еще потолкуем и даже меру им, даст Бог, найдем и определим, а пока отметим, что после бесхитростного свидетельства русского моряка Гавриила Кондрашова, подкрепленного столь же бесхитростными словами матросской песни, становятся особенно понятными слова Георгия Александровского, завершающие главу «Цусимского боя», о причинах нашего неуспеха: «При этих обстоятельствах русская эскадра победить никак не могла… Только чудо могло помочь русским победить. Этого чуда не случилось».

К нашему общему несчастью, это чудо в принципе не могло произойти. Мы вернемся к этому в главе «Цусима с точки зрения вечности».

А сейчас вновь отметим, что Георгий Александровский провел очень точную аналогию с разрушением жизненно важной периферии на объектах германской оборонной промышленности во Второй мировой войне и на русских броненосцах в Цусимском бою. Добавим к слову, что именно по той же схеме фугасами американской авиации были уничтожены в 1944–1945 годах японские сверхдредноуты «Мусаси» и «Ямато», для каждого из которых потопление самых мощных из оставшихся в мире линкоров типа «Айова» было бы делом 15–20 минут[395].

Чтобы отчетливее представить себе разницу ситуаций на русских кораблях в боях 14 мая 1905 года и 28 июля 1904 года и решить для самих себя, одна и та же была там «шимоза», сравним то, что произошло на «Суворове» за первые полчаса боя при Цусиме с происходившим на «Полтаве», отставшей в бою при Шантунге из-за поломки машины от эскадры и принявшей на себя сосредоточенный удар всех броненосных сил Того[396].

На сей раз воспользуемся дневниковыми записями старшего флаг-офицера штаба Командующего 2-й эскадрой флота Тихого океана Владимира Ивановича Семенова. 

С нелепым бормотанием

«Минуты через две, когда за первыми двумя броненосцами успели повернуть и вторые два — “Фудзи” и “Асахи”, японцы стали отвечать.

Началось с перелетов.

Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.

— Это и есть “чемоданы”? — спросил, смеясь, Редкий.

— Они самые…

Однако меня тут же поразило, что “чемоданы”, нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, все-таки взрывались. Этого раньше не было…

После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе… Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки… Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени… На передний мостик побежали с носилками. Я перегнулся через поручень.

— Князя Церетели! — крикнул снизу на мой безмолвный вопрос Редкий, направлявшийся к своей башне.

Следующий снаряд ударил в борт у средней 6-дюймовой башни, а затем что-то грохнуло сзади и подо мной у левой кормовой. Из штабного выхода повалил дым, и показались языки пламени. Снаряд, попав в капитанскую каюту, пробив палубу, разорвался в офицерском отделении, где произвел пожар…» 

Часы и записная книжка

«Я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент что-то кольнуло меня в поясницу и что-то огромное, мягкое, но сильное, ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу…

Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Часы шли; только секундная стрелка погнулась, и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место… и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом.

Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен, и вблизи, кроме 1–3 убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры — лейтенант Новосильцев и мичман Козакевич и волонтер Максимов с партией ютовых сигнальщиков.

Снаряд прошел через рубку, разорвавшись об ее стенки. Сигнальщики (10–12 человек) как стояли у правой 6-дюймовой башни, так и лежали тут тесной кучей. Внутри рубки — груды чего-то, и сверху — зрительная труба офицерского образца.

“Неужели все, что осталось?” — подумал я… Но это была ошибка: каким-то чудом Новосильцев и Козакевич были только ранены и с помощью Максимова ушли на перевязку, пока я лежал на палубе и потом возился с часами…» 

Похоже на 28 июля?

«Что? Знакомая картина? Похоже на 28 июля? — высунулся из своей башни неугомонный Редкий.

— Совсем то же самое! — уверенным тоном ответил я, но это было неискренно: было бы правильнее сказать “совсем не похоже!”

Ведь 28 июля за несколько часов боя “Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов, и я серьезно собирался в предстоящем бою записывать моменты и места отдельных попаданий, а также производимые ими разрушения.

Но где же тут было записывать подробности, когда и сосчитать попадания оказывалось невозможным! Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе. Снаряды сыпались беспрерывно, один за другим…»[397] 

Здесь было что-то совсем новое!..