«За 6 месяцев на артурской эскадре я все же кой к чему попригляделся — и шимоза, и мелинит были до известной степени старыми знакомыми, но здесь было что-то совсем новое!..

Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины… Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Поручень, бакштаг трубы, топрик шлюпбалки — этого было достаточно для всеразрушающего взрыва…

Стальные листы борта и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей; железные трапы свертывались в кольца; неповрежденные пушки срывались со станков…

Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила удара его осколков. Это могла сделать только сила взрыва. По-видимому, японцам удалось осуществить ту идею, которую пробовали достичь американцы постройкой своего “Vesuvium”…

А потом — необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает! Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Такие трудно горючие материалы, как койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром…

Временами в бинокль ничего не было видно — так искажались изображения от дрожащего раскаленного воздуха…» 

Нет! Это было не то, что 28 июля…

«Мое недоумение еще усиливалось тем обстоятельством, что ведь шимоза, как и мелинит, дает при взрыве густой черный или зеленовато-бурый дым (на это мы довольно нагляделись в Порт-Артуре).

Такие снаряды тоже были и в этот роковой день, но те, которые словно заливали нас жидким пламенем, все жгли, все разрушали с какой-то до сих пор неведомой силой, — они давали облако совсем негустого, рыжего, удушливого дыма и массу едкой гари, носившейся в воздухе белыми хлопьями.

Это было что-то совсем новое!.. Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубе, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов, — все сметено, все уничтожено… Позади “Александр” и “Бородино”, тоже окутанные дымом пожара…

Нет! Это было совсем не похоже на 28 июля!..

Там было впечатление, что сошлись два противника, почти равные по силам, что оба они сражаются равным оружием, что это был бой… А здесь?.. Не бой, а бойня какая-то!..»

А вам как кажется, читатель? Похоже это на 28 июля? На «Полтаву», которая «стрелять умела»? Ведь по ней били те же броненосцы Соединенного флота, что по «Суворову» в день Цусимы. Правда, и ответный огонь русских броненосцев и крейсеров был куда как более эффективным в тех боях — при Шантунге и Урусане.

Между тем уже летом 1905 года весьма достойные и компетентные люди совершенно добросовестно постарались сгладить разницу воздействия на вражеские суда снарядов 1-й и 2-й эскадр. Причем совершенно справедливым самим по себе утверждением, что наши снаряды вообще были исходно плохи. Это, конечно, так. Но очевидно, что во всех боях 1904 года и в бою мая 1905 года плохи они были совершенно не в равной степени. Прошу читателя ознакомиться с еще одним нечасто воспроизводимым свидетельством.

Акт, развертывающий ужасную картину…

Сразу после боя при Цусиме, сраженный, как и все русские моряки, его непредставимыми никем заранее результатами, хорошо знакомый нам доблестный контр-адмирал Карл Петрович Иессен организовал силами своего отряда крейсеров полигонные стрельбы для экспериментальной проверки действия наших снарядов.

«Результаты испытаний… вполне подтвердили все предположения о совершенной недействительности фугасных снарядов нашего флота в сравнении с японскими. Акт о произведенных опытах Иессен назвал “прямо обвинительным и развертывающим ужасающую картину причин последовательных наших неудач и поражений на море в продолжение всей этой войны”»^{370}.

В этом адмирал Иессен был совершенно прав и, как мы знаем, дорого заплатил за свою правоту. Но Карл Петрович и в страшном сне представить себе не мог, что на самом-то деле у него были еще очень даже хорошие снаряды, зато японцы били по крейсерам его отряда почти болванками по сравнению с их снарядами при Цусиме. 

Снаряды, конечно, были плохие. Но…

Своими «недействительными» снарядами 1 августа 1904 года в бою в Корейском проливе с броненосными крейсерами Камимура три русских слабо бронированных крейсера, с незащищенной и нерационально расположенной артиллерией главного калибра нанесли значительный вред сплошь забронированному врагу, едва не потопив «Ивате» и унеся жизни 47 человек его личного состава. Что почти в два с половиною раза больше, чем потери убитыми и умершими от ран всего 2-го боевого отряда при Цусиме. Обратим еще раз внимание на этот факт.

И еще. Представим себе, что вместо доблестного старика «Рюрика» в мини-эскадре адмирала Иессена наличествовал бы облегченный броненосец типа «Пересвет». Ведь при Порт-Артуре «Пересвет» и «Победа» выступили ничуть не хуже своих более мощных и защищенных братьев, да и потопить их было японцам ничуть не проще.

Взгляните на соответствующие картинки и перечтите соответствующие описания. Вон, лейтенант В.Н. Черкасов, старший артофицер с броненосца «Пересвет», докладывал после боя 28 июля, что в первую половину боя «Кормовая башня (“Пересвета”) произвела пожар на “Сикисиме”. Один снаряд попал в кормовою башню “Сикисимы”». Во второй же половине боя: «Один 10-дм снаряд кормовой башни [“Пересвета”] попал в кормовую башню “Микасы” (после чего она замолчала. — Б.Г.), а другой произвел пожар на “Фудзи”»^{371}.

А упомянутые лейтенантом Василием Ниловичем броненосцы — это вам не крейсера Камимура. Значительно более серьезные объекты. Так что, окажись 1 августа тот же «Пересвет» вместо «Рюрика» у Иессена, представляется почти несомненным, что Камимура пришлось бы в тот день либо бежать, либо тонуть. Четыре его крейсера за двухчасовую погоню, не говоря уж про предыдущий бой, наличными снарядами ничего с «Россией» и «Громобоем» не смогли сделать. Да, людей побили изрядно. Так ведь 8-дюймовыми по открыто стоящим немудрено. А так, даже дедушку «Рюрика» утопить не смогли, пришлось тому кингстоны открывать.

А вот при Цусиме те же четыре крейсера адмирала Камимура, ну, может, в другом наборе, за полчаса однотипный «Пересвету» броненосец «Ослябя» потопили. Не одиноко шедший, а в составе весьма солидной по числу вымпелов броненосной эскадры. И в дополнение еще одна постцусимская зарисовка. 

Перемирие на море

Карл Петрович Иессен участвовал и в подписании протокола о перемирии на море. Психологический аспект последнего факта был важен для Российской Империи: перед японцами должен был предстать даже формально непобежденный русский адмирал. 5 сентября 1905 года, уже после Портсмута, в открытом море близ залива Корнилова (Расин в Северной Корее) встретились со своим вчерашним врагом крейсера «Россия» и «Богатырь». На легкой зыби рядом покачивались «Ивате» и «Ниитака».

Совещание японского и русского адмиралов о разграничительной линии и других деталях перехода к мирному положению на море происходило на «России». После подписания протокола о перемирии русский командующий на катере отправился с ответным визитом к японскому адмиралу на «Ивате». Визит продолжался около 20 минут. Стоявший в это время на катере у трапа японского крейсера русский офицер имел возможность рассмотреть борт корабля.