Я не могу вспомнить, когда в последний раз мечтал о Лане. Месяцы? Годы? Этот сон более яркий, чем все предыдущие, он передает мельчайшие детали, такие как крошечное родимое пятно на ее шее в форме сердца и шрам над губой.

Я протягиваю руку, чтобы провести кистью по слабой белой отметине над ее губами, отчего кончики моих пальцев покалывает. Мир перестает существовать вокруг меня, когда ее взгляд встречается в моим.

Боже. Эти глаза.

Ее карие глаза напоминают мне почву сразу после дождя — они такие темные, что при определенном освещении кажутся черными. Это недооцененный цвет, который соперничает со всеми остальными, хотя Лана никогда с этим не соглашалась.

Мой большой палец случайно задевает ее нижнюю губу, вызывая резкий вздох.

— Что ты делаешь? — она отстраняется.

Я вздрогнул от резкой боли, просверлившей дыру в задней части моего черепа.

Ты не спишь, тупица.

— Мне жаль. Я не хотела сделать еще больнее, — она поднимает мою голову со своих коленей. — Сколько пальцев я показываю?

— Три, — ворчу я.

— Какой сегодня день?

— Третье мая.

— Где мы сейчас находимся? — ее ногти царапают мою голову, посылая искры вниз по позвоночнику.

— Черт, — шиплю я.

— Больно? — она повторяет то же движение. Моя кожа горит от ее прикосновений, и тепло распространяется по моим венам, как лесной пожар.

— Прекрати. Я в порядке.

Я отстраняюсь и скольжу по полу, пока моя спина не упирается в стену напротив нее. Несмотря на расстояние, я чувствую пряный запах корицы ее геля для душа, который прилипает к моей одежде. Это тот самый гель, который вызывает привыкание и которым она пользуется уже много лет.

Я делаю еще один глубокий вдох, потому что, очевидно, мне нравится мучить себя.

Боже. Ты жалок. Я бьюсь головой о стену, и она болит в ответ.

— Вот, мистер. Для вашего бо-бо.

О, черт.

У Аланы есть дочь. Пятилетняя девочка с грязно-светлыми волосами и большими голубыми глазами, жутко похожими на мои. Когда я сижу, мы почти одного роста, хотя под этим углом у нее есть пара лишних дюймов.

Ребенок Аланы — возможно, мой ребенок — смотрит на меня круглыми глазами, в пижаме, которая застегнута неправильно. Цвет ее волос граничит со светло-коричневым, большинство волнистых прядей выпадают из ее небрежного хвоста.

Она моя?

Боже, надеюсь, что нет.

Мысль дерьмовая, но верная. Я еще не готов стать отцом. Черт, я не уверен, буду ли я когда-нибудь готов. До этого момента я был доволен тем, что стал крутым дядей, который не смог устроить свою жизнь настолько, чтобы иметь детей. Как я могу, если я способен сделать для себя только самый минимум?

Ребенок трясет перед моим лицом пакетом со льдом, подпрыгивая на кончиках пальцев ног. Я бездумно протягиваю руку и беру его у нее.

— Вы в порядке?

Я вздрогнул от звука детского голоса. Он напоминает мне голос Ланы, вплоть до легкого хрипа. Голова снова начинает кружиться.

Лана поднимается и целует макушку своей дочери.

— Спасибо, детка. Очень мило с твоей стороны помочь ему.

— Нам нужен врач?

— Нет. Ему просто нужно немного отдохнуть.

— И что-нибудь покрепче, — ворчу я.

Лана поворачивается к дочери.

— Видишь? Он достаточно здоров, чтобы снова принимать плохие решения. Все в порядке.

Ее нос подергивается.

— Это бессмыслица.

Лана вздыхает.

— Я объясню тебе утром, mi amor — моя любовь.

— Но…

Лана показывает в сторону лестницы.

— Vete a dormir ahora mismo — Иди спать прямо сейчас.

Боже. Она выглядит и звучит так же, как ее мать.

Может быть, потому что она и есть мать.

Мое тело онемело.

У тебя сердечный приступ?

Судя по тому, как покалывает левую руку и кажется, что сердце может выскочить из груди, я бы не стал этого исключать.

Ребенок показывает на меня пухлым пальцем.

— Он выглядит не очень хорошо.

— С ним все будет в порядке. У него просто болит голова.

— Может, от твоего поцелуя все пройдет, как с моими бо-бо.

— Нет, — говорим мы с Ланой одновременно.

— Хорошо. Никаких поцелуев, — ребенок скрещивает руки, надувшись.

Лана переводит взгляд на мой рот. Ее язык выныривает, чтобы провести по нижней губе, отчего кончики моих ушей становятся розовыми.

Ты безнадежен. Совершенно и абсолютно безнадежен.

— Почитаешь мне сказку? — ребенок прерывает нас, ее голос действует на мое настроение как ледяной душ.

Может ли она действительно быть моей? Стала бы Лана прятать от меня ребенка долгие годы только потому, что ненавидит меня?

Комната кружится вокруг меня. Я закрываю глаза, чтобы не смотреть на мини-себя и Алану.

— Камила, — предупреждает Лана.

— Не забудь про банку ругательств, — напоминает ей дочь.

Я представляю, как Лана закатывает глаза, говоря.

— Напомни мне утром.

— Хорошо! — шлепанье ног по деревянной лестнице эхом отражается от высоких потолков.

Лана молчит, пока вдалеке не щелкает дверь.

— Она уже ушла, так что можешь перестать притворяться спящим.

Я смотрю на люстру.

— Она… — как бы ни старался, я не могу закончить предложение. Лана никогда не была похожа на человека, скрывающего подобный секрет, но люди делают безумные вещи, чтобы защитить тех, кого они любят, особенно от тех, кто может причинить им боль.

Возможно, именно поэтому дедушка отдал Лане документы на дом. Он мог подумать, что я плохо справляюсь с содержанием своего ребенка, и поэтому взял все на себя.

Если, конечно, он вообще оставил ей дом.

— Она что? — Лана нажимает.

— Моя?

Она моргает.

— Ты серьезно только что спросил меня об этом?

— Просто ответь мне, — мой страх перерастает в возбуждение. Я не спешу поддаваться своему гневу, но между ранними признаками головной боли и узнаванием о ребенке, о существовании которого я даже не подозревал, мое терпение истощается.

— Не все ли равно, если это так?

Вопрос Ланы кажется мне ловушкой, но я все равно охотно попадаю в нее.

— Да. Нет. Может быть. Черт! Я не знаю. Она моя? — я провожу руками по волосам и натягиваю пряди, заставляя кожу пульсировать.

— Если ты действительно спрашиваешь меня об этом, значит, ты меня совсем не знаешь.

Я вскарабкиваюсь на ноги, не обращая внимания на головокружение, когда поднимаюсь во весь рост.

— Что, по-твоему, я должен думать? Мы же не остались друзьями, когда виделись в последний раз.

— Так ты полагаешь, что я буду держать твоего ребенка подальше от тебя из-за своих личных чувств?

— Либо так, либо ты чертовски быстро переспала с кем-то, когда я уехал, — это худшее, что я мог сказать. Злобное, осуждающее, чертовски глупое, заявление, о котором я сожалею в тот момент, когда оно прозвучало. На этот раз я даже не могу винить алкоголь, что только усугубляет мою вспышку.

Температура в комнате падает.

— Убирайся, — шепчет она.

Я застываю на месте.

— Черт. Прости меня. Я не знаю, почему я это сказал. То есть, я знаю, почему я это сказал, но я не должен был…

— Убирайся из моего дома, пока я не вызвала копов, чтобы они сами тебя выпроводили, — она отворачивается от меня. То, как сотрясаются ее плечи при каждом глубоком выдохе, усугубляет неприятные ощущения в моем желудке.

— Алана…

Она поворачивается на каблуках и указывает на дверь.

— ¡Lárgate! — Убирайся!

Мне не нужен «Гугл Переводчик» для перевода.

Я поднимаю руки вверх в знак покорности.

— Хорошо. Я ухожу.

Ты просто уйдешь, не получив никаких ответов?

От кого? Лане, которую я знал, нужно было успокоиться, прежде чем она начнет говорить. Я уже давно понял — если слишком сильно давить на нее, она оттолкнет меня еще дальше.

Я взялся за ручку своего чемодана и вышел через парадную дверь.