— Мне так жаль, что я к тебе не вернулась, Калеб, — сквозь ком в горле шепнула Силана. — Так жаль, что ты потерял нас с мамой. И я ничего не могу предложить тебе взамен, я изувечена и сломана, но я очень тебя люблю.

Он потянулся медленно, будто во сне, обхватил ее руками, пальцы впились в ее спину.

— Ненавижу тебя. Ирбис, как же я тебя ненавижу. Ты бросила нас, ты отвернулась…

— Прости, Калеб, — она сморгнула слезы и погладила его по волосам. — Прости, что я не справилась.

— Я тебя уничтожу… Я., — он запнулся, его затрясло. И Силана чувствовала, как ненависть уходит из него. Уходит навсегда.

— Нет, — просто сказала Силана, прижала его к себе крепче. Как же она скучала по нему, как же он был ей нужен все это время. Ее единственный, ее озлобившийся, ее запутавшийся брат. — Я знаю, от этого намного больней, но ты все еще меня любишь.

***

— Я что-то упускаю, — сказал Каро, и его спокойный голос заставил Джанну замереть, отложить книгу в сторону. Они вернулись домой, и Каро устроился в гостиной работать. Он разбирал бумаги, которые ему принесли утром, и не раз говорил Джанне идти спать. Она отговаривалась тем, что не хочет, бездумно смотрела в расплывающиеся перед глазами строчки, и знала, что все равно не сможет уснуть.

Каро работал молча и сосредоточенно, и было видно, что для него это привычно. Жить и дышать своим делом, полностью сосредоточиться на нем, и не обращать внимания ни на что вокруг.

— Я упускаю что-то очень важное, — повторил он задумчиво, откладывая бумаги, и Джанна спокойно кивнула:

— Вам нужен взгляд со стороны.

— Мне нужно избавиться от Вейна, но он раз за разом опережает меня на шаг, — Каро сцепил пальцы, усмехнулся. — Мне приходится обороняться, и я никак не найду возможность напасть.

Они сидели напротив. Каро за столом, а Джанна в кресле у окна, и белый, будто молочный утренний свет лился сквозь прямоугольные стекла. И Джанне казалось, что все это с ней уже когда-то было. Давно, в какой-то прошлой, забытой жизни.

Каро фыркнул и добавил:

— Будет забавно, если вы поможете мне понять, в чем я не прав.

— Потому что я обычная женщина? — спокойно спросила она.

— Потому что вы не агент. Обычной я бы вас не назвал.

Она помолчала, подбирая слова. Складывая в голове общую картину — действий Вейна и Каро, последствий. Манеры мыслить.

Каро искал в собственных поступках ошибки, и, должно быть, думал, что именно из-за этих ошибок уступает.

Но если он и ошибался, Джанна этого не видела.

— Вы во всем правы и действуете разумно, — она пожала плечами. — Именно поэтому ему легко просчитывать ваши действия. Вейн понимает вас, а вы его, и каждый бьет по больному. Будто все это игра в шахматы. Ход за ходом.

— Но я проигрываю, — жестко заметил Каро. — Думаете, это потому что я худший игрок?

— Нет, просто вам приходится защищать не только короля.

Он замер, посмотрел на нее удивленно, будто не ожидал этого.

— Вейн использует связи людей, угрожает их близким, — продолжила Джанна. — Подставляет, используя семью. Он действует не напрямую, и поэтому его действия сложнее предсказать.

Он дернул уголком губ — то ли в усмешке, то ли в гримасе:

— Я бы не постеснялся втянуть и его близких, но, увы, у Вейна только подчиненные и союзники. Даже любовницы постоянной нет.

Джанну это не удивляло, она только заметила:

— Это к лучшему. Если он так преследует посторонних людей, страшно подумать, как бы он добивался любимую женщину.

Каро вдруг замер, застыл совершенно неподвижно, и посмотрел на нее… так, как никогда раньше. Совершенно изумленно, ошарашенно. Даже челюсть немного отвисла. А потом Каро расхохотался, громко, заливисто.

Неожиданно.

Джанна даже подумала, что недооценила, насколько он устал.

Ведь ничего такого смешного она не сказала.

И смеялся он очень долго.

А потом он успокоился, вытер выступившие на ресницах слезы и сказал:

— Джанна, вы гениальны. Я все больше влюбляюсь в вашу манеру думать, — он снова фыркнул, словно подумал о чем-то очень забавном, а потом его усмешка изменилась. Стала хищной, опасной. — И вы подали мне отличную идею, как его уничтожить.

***

Они проговорили несколько часов. Силана прижимала Калеба к себе, чувствовала, как крепко, почти отчаянно он обнимал в ответ, и делилась вещами, которые никогда никому не рассказывала. Мелочи, за которые цеплялась на войне, вещи, которые помогали держаться или те, что хотелось забыть.

Он отвечал, глухо и поначалу скупо, потому что разучился иначе. Он рассказал ей о смерти мамы. Не обвиняя больше, не пытаясь сделать больно, просто заново переживая тот момент.

И Силана была ему благодарна, потому что ей, оказывается, нужно было это услышать.

А потом они долго молчали. И молчание было как раньше, одно на двоих.

— Ты права, — сказал он наконец, глухо и устало. — Я тебя люблю и от этого намного больнее. Было бы проще ненавидеть.

— Я знаю, Калеб.

Она провела рукой по его волосам. Он так изменился за эти годы, стал совсем взрослым. Ни следа того угловатого мальчишки, который когда-то клялся ее защищать. А это ощущение осталось прежним, и волосы щекотали ладонь.

— Маму убила болезнь, не ты. Но я все равно не могу простить. Не только потому что ты не пришла к ней. Потому что ты не пришла ко мне. Я был рядом с ней, я ничего не мог сделать. Я оказался бесполезен, и я… я хотел, чтобы ты пришла спасти не только ее. Чтобы ты пришла спасти меня.

Он говорил шепотом, будто даже самому себе боялся признаться.

И ей очень хотелось плакать. За него.

— Я только теперь понимаю, что я тоже к тебе не пришел.

Силана вздрогнула, посмотрела на него, не зная, что ответить.

— Всегда, когда я был тебе нужен, когда тебе было больно, когда тебе было страшно, меня не было рядом.

Он не понимал, верил, что мог помочь, если бы оказался рядом. И он ошибался.

— Калеб, именно это меня и спасло. Иногда, когда становилось совсем невыносимо, помогала держаться только эта мысль: что среди всех гнили, пепла и мерзости на войне, не было вас с мамой.

И ради того, чтобы они никогда этого не увидели, чтобы их не коснулись ни сажа, ни кровь, Силана готова была убивать.

И она вдруг признала:

— Ты нужен был мне здесь, когда я вернулась.

— И я сам от тебя отказался.

Калеб отвел взгляд, нахмурился. И молчал долго, прежде, чем продолжить:

— Я не оставлю тебе мамин дом, — сказал он. — И сам в нем жить не смогу. Там все провоняло лекарствами. Этого не изменить. Мы никогда не исправим прошлое.

— Я знаю, — тихо признала Силана. — Но если мы ничего не исправим, Калеб, что же нам теперь делать?

Она столько раз спотыкалась об этот вопрос, и только рядом с Рейзом понемногу начала понимать ответ. И верила, что теперь Калеб тоже поймет.

— Жить дальше, — сказал он. — Ты не спасла меня тогда, но можешь спасти сейчас. Я не был рядом, когда ты во мне нуждалась. Но могу быть рядом теперь. Останься здесь, со мной, и я больше никому не позволю причинить тебе вред. У тебя всегда будет дом.

***

В этот раз Рейз не уснул. Лег, потому что иначе синяки болели нестерпимо, но спать даже не хотелось.

Он все думал о Силане и Калебе, о том, стоило ли оставлять их одних.

Силане это было нужно, он видел, да и Калебу, пожалуй, тоже. Но они все еще могли поубивать друг друга.

Рейз пялился в окно, на голые ветви сада, на посветлевшее небо. Пытался отвлечься на какую-нибудь ерунду — прикидывал, сколько комнат в доме, и как из него выбраться. Просто так. Бежать он все равно и не мог, и не собирался.

Силана все не шла, и это неприятно царапалось тревогой внутри. Кучей бессмысленных «а вдруг».

Интересно, чем занята Джанна. Очнулся ли Грей.

Сможет ли Каро снять с Рейза обвинения.