— Когда это вы успели с ней встретиться на «бульваре»?

— Когда мы шли в гостиницу Войни… Мы с ними потому и повстречались, что я его не нашла.

— Кого?

— Войню. Там мне и попалась навстречу Мэндика.

— Какая там еще Мэндика? — завопил господин Джеорджеску.

— Да мадам Василеску, странный вы человек! И Мица с нею.

— Ну а где Мица теперь?

— Разве я вам не говорила?

— Когда же вы могли мне сказать?

— Да вы в своем уме, Михалаке? Разве я вам не говорила, что Мица ждет вас у Опплера вместе с мадам Василеску и ее братом, лейтенантом Мишу из интендантства.

— А птенчик?

— Я его уложила спать.

— Где?

— Разве я вам не говорила?

— Да вы в своем уме, сударыня? Когда вы мне говорили?

— Разве я не сказала вам, что мы остановились у Мэндики?

— Ну?!

— Да не орите вы так! Вот вам и ну! Она уложила малыша в детской со своими детьми, а Мице она уступила комнату Мишу. Он будет спать на канапе в маленькой прихожей…

Так, слово за слово, они дошли до Опплера. Но — удивительное дело! — все огни в ресторане были погашены.

— Они ушли к мадам Василеску.

Господину Джеорджеску и госпоже Анике ничего не оставалось, как отправиться по ухабистой дороге на улицу Фурника. Ночь была теплая, светила полная луна. Чем выше они поднимались, тем шире открывалась перед ними чарующая панорама Синаи с расположенными симметрично созвездиями электрических фонарей, которые приводили в восхищение госпожу Анику. Господин Джеорджеску оказался менее чувствительным к расстилавшемуся под его ногами величавому пейзажу и бормотал про себя ругательства. Наконец они достигли виллы Мэндики. Птенчик спал вместе с ее детьми. Но — удивительное дело! — мадам Джеорджеску и здесь не было. Она ушла.

— Куда?

— Они теперь все ушли к Святой Анне [138], — ответила заспанная служанка.

— А господин лейтенант Мишу тоже с ними? — спросила госпожа Аника.

— Да, и они пошли.

— Скорей, Михалаке, поторопитесь! — воскликнула старуха.

Но тут господина Джеорджеску взорвало.

— Что?! Сударыня, что вы это говорите? Я пока еще не потерял рассудка. Вы, наверно, меня принимаете за почтовую лошадь?

— Не кричите, разбудите детей!

— Вот уже пять часов я гоняюсь за вами как помешанный, и этого еще мало? Больше я никуда не пойду.

— Михалаке, дорогой, идите! — стала горячо упрашивать его старуха. — Вы доставите большое удовольствие Мице и всей компании.

— Я не в состоянии.

— Будете жалеть, Михалаке!

— Почему это я буду жалеть? Не пойду, и все. Я опять их там не найду. Дайте-ка лучше сюда корзинку.

В это время вдалеке часы на дворце Пелеш пробили полночь. Старуха вытащила из-под кушетки корзинку, служанка принесла бутылку вина, и господин Джеорджеску с тещей уселись ужинать. Закусывая, он подробно рассказал госпоже Анике о всех приключениях злополучного дня. Старуха, в свою очередь, без умолку говорила о том, как она встретилась с мадам Василеску и со всей остальной компанией, как забавен лейтенант Мишу и до чего же хорошо он поет. После ужина господин Джеорджеску лег спать в комнате, предоставленной ему и мадам Джеорджеску, а грамама — в детской, с птенчиком.

В пять с половиной утра их обоих вырвал из объятий Морфея оглушительный шум, — с колокольчиками, с гиканьем, с музыкой веселая компания возвращалась из Урлэтоаря [139]; господин Василеску, мадам Василеску, мадам Констандинеску со своей племянницей — девицей Попеску, мадам Джеорджеску и господин Мишу. Это была импровизированная прогулка, затея лейтенанта.

— Видите, сударыня, — обратился Михалаке к теще, — теперь вы видите? Хорош бы я был, если бы послушался вас и пошел к Святой Анне!

Ах, какое это было удовольствие, — разве его позабудешь!.. Прогулка при луне на медленно движущихся дрожках, мелодическое журчание горных источников и таинственный лесной шум, а потом господин Мишу, напевающий под тихий аккомпанемент музыкантов мелодию того самого менуэта, который все время исполняли в парке и который пленил мадам Джеорджеску… Поэтому не удивительно, что, вернувшись в Бухарест, она долго жила этими волшебными воспоминаниями и, совершая свой ночной туалет, всякий раз говорила со вздохом:

— Ах, мамочка, менуэт Педерасского [140]… Я от него без ума…

1900

Однажды утром, выйдя из дому, я увидел извозчичью пролетку, стремительно въезжавшую на нашу улицу. Узнав сидевшую в ней даму, мою добрую знакомую госпожу Калиопи Джеорджеску, я вежливо поклонился. Завидя меня, госпожа Калиопи остановила экипаж, сильно ткнув извозчика зонтом в спину, и между нами произошел следующий диалог.

— Целую ручку, мадам Джеорджеску, — сказал я, приближаясь к экипажу.

— А я как раз направлялась к вам… — взволнованно ответила она.

— Ко мне?

— Конечно… Умоляю, не оставляйте меня в беде!

Я выразил удивление.

— Вы должны оказать мне большую услугу… друзья познаются в беде. Теперь я узнаю, настоящий ли вы друг!

— С превеликим удовольствием, мадам… если я только сумею.

— Конечно сумеете!.. Не говорите — нет… Я знаю, что вы сумеете. Вы должны суметь!

— Однако в чем же все-таки дело?

— Вы знакомы с… Я знаю, вы с ним знакомы!

— С кем, мадам?

— Он ваш друг… Я в этом уверена! Не отрицайте!

— О ком же идет речь?

— Об учителе философии Попеску.

— Да, мы знакомы, но я не сказал бы, что мы близкие друзья.

— Полноте… я-то ведь знаю!

— Но в чем же дело?

— А дело в том, что вы должны немедленно сесть со мной в экипаж и ехать к Попеску, чтобы замолвить словечко за моего Овидия.

Читателю следует знать, что мадам Калиопи Джеорджеску — мать троих сыновей: Виргилия, Горация и Овидия…

Виргилий учится на третьем курсе юридического факультета, Гораций — на втором, а Овидий лишь собирается поступить на этот факультет. Закончив недавно среднюю школу, он сдает теперь экзамен на аттестат зрелости и, по словам мадам Калиопи, несмотря на всю отвагу, с помощью которой победил все прочие предметы, сплоховал на экзамене по этике.

— Представьте себе, — начала с жаром объяснять взволнованная мамаша, — мальчика явно преследуют, чтобы погубить его карьеру… Между тем он так чувствителен, что это может его просто убить… Знаете, что он мне сказал? «Мамочка, если я потеряю год, я покончу с собой!» И он в состоянии это сделать… Он ведь так горд… Представляете себе, какой ужас? Ему хотят поставить тройку… в то время как нужна шестерка… и главное— по какому предмету? Именно по этике!.. Вы ведь его знаете с детства. Вы-то уж знаете, какое он получил воспитание!

— Еще бы!

— Так вот… тройка, и именно по этике!.. Прошу вас… усаживайтесь поудобнее. — И мадам Джеорджеску подвинулась, освобождая для меня место в экипаже.

Я попробовал возразить:

— А не лучше ли господину Джеорджеску самому сходить к учителю?.. Вы же знаете, что господин Джеорджеску человек с большим весом… Кроме того, он… так сказать… родной отец… а я в некотором роде… чужой.

— Ну нет! Нашли кого посылать! — решительно запротестовала мадам Калиопи. — Разве вы не знаете, с каким безразличием относится Джеорджеску к своим детям? Если б я на него понадеялась, то ни Виргилий, ни Гораций никогда не попали бы в университет… Ему было бы все равно, если б бедные дети остались совсем без аттестата зрелости… Прошу вас… садитесь!

— Не беспокойтесь, мадам Джеорджеску, я доберусь и пешком.

— Боже упаси!.. Ведь все равно я на извозчике… Пожалуйста, садитесь…

Мне ничего не оставалось, как сесть рядом с нею, и экипаж тронулся.

— Куда же мы поедем? — спросил я мою спутницу.

— Как куда? К учителю на квартиру.