Не иначе как знакомый Ницэ обладал даром предвидения; не прошло и недели, как в названном министерстве был объявлен конкурс на искуснейшего каллиграфа. Чтобы набить себе руку, Ницэ сразу принялся за работу. Он ежедневно упражнялся — писал на веленевой бумаге всевозможными шрифтами: английским, итальянским, готическим, смешанным; жирными буквами, прописными и строчными, различной величины — от одного миллиметра до двух сантиметров; с транспарантом и без такового. И вот накануне конкурса, когда он чувствовал себя вполне подготовленным, Ницэ, как это случается во многих рассказах, неожиданно встретился — с кем бы вы думали? — со своим старым знакомым, добрым школьным товарищем, Гицэ Ницеску, у которого были отморожены пальцы.

— Гицэ!

— Ницэ!

Слово за слово, и Ницэ узнал, что отец его друга разорился и умер. Гицэ приехал в Бухарест с рекомендательным письмом к министру того самого министерства, где требуется каллиграф. Министр принял его хорошо и сказал, чтобы он завтра ровно в час явился в министерство для участия в конкурсе.

— Для участия в конкурсе? — фыркнул Ницэ. — Ты?

— Да, я…

— В завтрашнем конкурсе?

— Да, представь себе, в завтрашнем конкурсе.

— Ты, Гицэ, видно, не знаешь, какое завтра будет состязание.

— Какое?

— На соискание места искуснейшего каллиграфа, дружище Гицэ!

— Но если министр приказал мне явиться… Могу ли я…

— Я тоже туда явлюсь, Гицэ.

— Что ж, приходи и ты.

— Но, Гицэ, соревноваться в каллиграфии со мной?

— Да, в каллиграфии с тобой. Я помню, что мне приказал министр.

— Хорошо.

Слово «хорошо» было сказано таким тоном, что, поразмыслив, Гицэ обратился к товарищу:

— Послушай, Ницэ, я приехал в Бухарест не с пустыми руками. Ты мне говорил, что очень нуждаешься. Если бы ты согласился… Я…

— На что мне соглашаться?

— Я готов дать тебе три-четыре двадцатки, только бы…

— Только бы…

— Только бы ты отступился, не пришел завтра на конкурс…

— Кто? Я?!

— У меня ведь все-таки рекомендация…

— Ну и являйся с твоей рекомендацией на конкурс.

В этот момент к приятелям подошел знакомый Ницэ.

— Господин Гицеску, — промолвил он, — мне надо с вами поговорить.

Ницэ и его знакомый отошли в сторону.

— Я хочу вас порадовать, господин Гицеску, вам незачем идти в министерство на конкурс. Я нашел для вас работу в одной литографии. Она оплачивается куда лучше, чем работа переписчика. Там вы можете создать себе положение. Согласны?

— Согласен. Только… одну минуту… — Что-то быстро сообразив, Ницэ сделал налево кругом и подошел к своему школьному товарищу.

— Гицэ, ты мне предложил три-четыре двадцатки, лишь бы я не явился на конкурс? В свою очередь, я хочу тебе предложить одну комбинацию, которая больше устраивает и тебя и меня.

— Какую же?

— Мы явимся на конкурс оба. У тебя есть рекомендация, у меня — каллиграфический почерк. Давай, я подпишу своим именем твой образец, а ты своим именем — мой.

— О, если бы ты только согласился…

— Я согласен.

— Честное слово?

— Честное слово… только ты мне дашь пять двадцаток!

— Даю!

Гицэ вынул из кармана ассигнацию в сто лей. Ницэ сунул ее себе в карман, и товарищи расстались очень довольные друг другом, договорившись встретиться завтра в одиннадцать часов в министерстве.

На следующий день по странному стечению обстоятельств на конкурс явились только двое. Надо ли говорить, что эти двое были школьные товарищи Ницэ и Гицэ. Ницэ честно выполнил свое обязательство: пока его товарищ выводил дрожащей от волнения отмороженной рукой каракули на министерской бумаге, он уверенно проделывал на своем листе необыкновенные tours de force [144]. Кончив, товарищи подписали свои образцы, как условились, каждый именем другого, и вышли в зал ожидания. Тут Гицэ стал пылко благодарить своего товарища.

— Нас было только двое, — сказал Ницэ. — У тебя рекомендация, у меня, слава богу, каллиграфический почерк. Как бы они ни изворачивались, кого они еще могут назначить, кроме те…

Не успел Ницэ договорить, как дверь отворилась.

— Результат конкурса! — торжественно провозгласил председатель комиссии. — Участвовали два конкурента: Ницэ Гицеску и Гицэ Ницеску. Выдержал господин…

— Господин?.. — подхватили в один голос оба конкурента.

— Господин Ницэ Гицеску.

В то время как Гицэ не знал, что и подумать, задетый за живое Ницэ сказал:

— Разрешите, господин директор, тут, должно быть, произошла ошибка. Вы, наверное, не совсем внимательно просмотрели образцы.

— То есть как это так? — строго спросил директор, председатель комиссии.

— Слава богу, уж мы-то знаем, что каждый из нас умеет… Должно быть, не Ницэ Гицеску, а Гицэ Ницеску.

— Сударь, вы ведете себя неблагопристойно! Прекратите! Вы меня поняли? Я правильно сказал: выдержал господин Ницэ Гицеску.

Однако строгость господина председателя комиссии не произвела должного впечатления; Ницэ не оробел. Он держал себя весьма вызывающе и закричал еще громче:

— Это невозможно, господин директор! Вы ошиблись! Проверьте-ка образцы!

Слова «проверьте-ка образцы!» произвели странное впечатление на начальника. Казалось, ему импонировал апломб Ницэ, и он сказал:

— В конце концов еггаге humanum est [145]. Посмотрим образцы…

С этими словами директор достал из кармана конверт, хорошо известный товарищу Ницэ, и извлек из него письмо. Просмотрев его внимательно, он, мягко улыбаясь, заговорил:

— Знаете, вы оказались правы. Да, так оно и есть. Видите ли… я… перепутал… Действительно победил господин Гицэ Ницеску.

— Вот это правильно! — с чувством глубокого удовлетворения подтвердил Ницэ Гицеску.

Господин директор с важностью удалился, притворив за собой дверь.

1900

И у меня есть слабость, я ведь тоже человек! Желания моего милого друга Мари Попеску для меня закон, которому я подчиняюсь с тем большей охотой, что она никогда не злоупотребляет своей безграничной властью над моей персоной. Вот и на этот раз — разве она многого просит?

Уважаемый друг!

Я знаю, что Вы в хороших отношениях с преподавателем Костикэ Ионеску и он ни в чем Вам не откажет. Я буду Вам очень благодарна, если Вы добьетесь от него семерки по латинскому языку для Митикэ Дэскэлеску, ученика четвертого класса гимназии X. Иначе этот мальчик, мой близкий родственник, снова останется на второй год, что будет большим несчастьем для его родных, весьма уважаемых людей, и крайне меня огорчит.

С наилучшими пожеланиями Ваш добрый друг

Мари Попеску.+

О, в какую чарующую форму ты умеешь облекать свои приказы! И как замечательно все складывается! У Ионеску — своя слабость, он ведь тоже человек! Он искренне привязан ко мне и не может ни в чем мне отказать. Мигом нанимаю извозчика и спешу к преподавателю латинского языка.

— Костикэ, дорогой, я уверен, что ты мне не откажешь, я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою дружескую помощь, ни секунды не сомневаюсь в том, что и на этот раз, так как речь идет о деле, которое чрезвычайно меня интересует, — понимаешь? Я не стал бы обращаться к тебе, не будь я заранее уверен, что ты и на этот раз окажешь мне услугу, — ведь я так уверен в твоей дружбе, а ты в свою очередь… Одним словом…

— Одним словом, — говорит Ионеску, — мне все ясно… Незачем было начинать так издалека. Ты пришел просить за какого-то бездельника, моего ученика!

— Он вовсе не бездельник, Костикэ; он из очень хорошей семьи и мой родственник.

— Уж наверное лентяй и свинтус!

— Неправда, Костикэ. Он хороший мальчик… Ты мне не откажешь, я знаю, что могу рассчитывать на твою дружескую помощь и ни минуты не сомневаюсь, что и на этот раз, ведь этот вопрос очень…