Затем следовали подписи.

Собрание кончилось. Заговорщики стали расходиться. Торговец еще раз пересчитал деньги, взял расписку, сложил ее, сунул в карман и направился к выходу. У самых дверей председатель остановил его, отвел в сторону и шепнул на ухо:

— Послушай, дядя Ницэ, я тебе не советую носить в кармане эту расписку. А вдруг нам, упаси бог, не удастся свергнуть Кузу, полиция нагрянет и найдет квитанцию, — что ты тогда будешь делать?

Дядя Ницэ на минуту задумался, потом, подмигнув председателю, ответил:

— Уж я сумею ее спрятать. Не извольте беспокоиться!

Председатель погасил свечи и проводил дядю Ницэ до ворот.

Когда торговец удалился, председатель вошел до двор и чиркнул спичкой. Не прошло и секунды, как в глубине безмолвного, заброшенного двора, возле сваленных в кучу бревен, стали одна за другой вспыхивать спички. Это был сигнал для сбора заговорщиков. Они уговорились через полчаса встретиться у Рашки, чтобы в ожидании переворота пропить там денежки торговца.

Веселые и довольные, они пришли к Рашке и стали заказывать закуски и напитки. Когда деньги Ницэ были уже на исходе, пушки с окутанными соломой колесами подошли с тыла к королевскому дворцу, а заговорщики, войдя с парадного подъезда, стали подниматься по лестнице. Часовые солдаты егерского полка отдавали им честь…

Что же касается торговца, то он поступил разумно, потребовав квитанцию на руки. Много лет спустя, когда под Гривицей егерский полк омыл своей кровью [98]опозоренное им в ночь на одиннадцатое февраля знамя, дядя Ницэ, один из тогдашних воротил, поставщик фуража и других видов снабжения, получил сполна на основании расписки от 10 февраля 1866 года сумму, которая ему причиталась за участие в свержении «тирании». Благодаря этой же расписке он вместе с другими удачливыми подписчиками принял участие в конверсии [99]для железных дорог и Национального банка.

В настоящее время заслуженный патриот обладает капиталом в несколько миллионов, разъезжает в роскошном экипаже, украшенном гербом, и является владельцем аристократического отеля в Бухаресте. До сего дня он свято бережет старую квитанцию — как пергамент, где начертана его аристократическая родословная, как свидетельство того, на какие жертвы он был способен в тяжелые для отечества времена…

Он дает все новые доказательства своего патриотизма: например, на сооружение памятника Брэтиану [100]он внес двадцать лей, на памятник егерям подписался на пять лей. Вечно молодой духом энтузиаст, всегда такой же великодушный, как накануне одиннадцатого февраля, дядя Ницэ процветает и пользуется всеобщим уважением за свои прекрасные душевные качества.

1897

История эта вполне правдивая, и потому ее стоит рассказать.

В одном крупном провинциальном городе, вернее, в одной маленькой столице, — называть ее мы не будем, — жил умный торговец, который решительно и открыто заявил себя сторонником консерваторов. Либералы его ненавидели, но ничего не могли с ним поделать: в его магазине всегда был богатый выбор товаров, как в самых роскошных магазинах в настоящих столицах. Другого такого магазина не было во всей округе. Однажды, когда у власти были либералы, видный член партии консерваторов, бывший министр, вздумал выставить свою кандидатуру в нашей местности. Сняв целый этаж в доме торговца-консерватора, над самым его магазином, министр на все время выборов поселился на центральной улице нашего города. Это вывело из себя либералов, и они отправили к торговцу депутацию с серьезным запросом:

— Вы сдали дом живодеру?

— Сдал.

— Верните ему задаток!

— Почему?

— Потому что не пристало коммерсанту, одному из наших единомышленников, сдавать дом живодеру.

— Простите, но я не из ваших; я консерватор.

— Вы об этом пожалеете!

И в самом деле, торговец в скором времени испытал на себе гнев либералов. Начались придирки и преследования в таможне, в акцизном управлении, на железной дороге и так далее… Но дело этим не кончилось: либералы подговорили своих сторонников, и спустя две-три недели ни один из них не переступал больше порога магазина купца-консерватора. Разумеется, бойкот не ускользнул от внимания торговца, но он замечал с удивлением, что сбыт товаров ничуть не снизился. Заметно сократилась только продажа напитков — цуйки [101]и полынной водки. Но ведь маловероятно, что либералы питаются только одной цуйкой и полынью, да еще в такую пору, когда они не в оппозиции. Смышленый торговец сообразил, в чем тут дело: либералы верны своему слову и не переступают порога магазина, но, не желая лишать себя свежих фруктов и всяких деликатесов, посылают туда подставных лиц, наказав им не говорить, для кого делаются закупки.

В один прекрасный день торговец из разговора своих клиентов, распивавших цуйку, узнал, что вечером состоится большой прием у господина Янку в честь министра и двух-трех ораторов, приехавших из Бухареста для проведения предвыборного митинга. Господин Янку, отличавшийся острым языком, был зачинщиком бойкота. Супруга его славилась своими торжественными обедами не меньше, чем своими туалетами. Именно в этот день купец получил из-за границы транспорт свежих товаров. В огромных витринах магазина он вывесил объявление: ЗЕРНИСТАЯ ИКРА, ПЕРВЫЙ СОРТ. — СВЕЖИЕ УСТРИЦЫ. — СЕМГА РЕЙНСКАЯ и т. д.

В воскресенье в одиннадцать часов утра в магазине началось столпотворение. Покупатели толпились перед прилавками, выпивая на ходу и закусывая.

В магазин шумно ввалился чей-то слуга;

— Почем зернистая икра?

— А сколько вы, дорогой, возьмете?

— Килограмма два-три.

— Так… Откуда вы будете?..

— Откуда бы ни был… какая ваша цена?

— Если вы не скажете, кто вас прислал, я ничего вам не отпущу. Я получил от больших господ задаток на всю икру.

Слуга постоял минуту-другую в нерешительности и удалился.

Икру так и расхватывали. Не прошло и четверти часа, как в магазин явилась старушка покупательница.

— Целую руку, голубчик, — заговорила она, оглядываясь по сторонам. — Ведь это и есть самый большой магазин?

— Узнай, что ей нужно! — крикнул торговец одному из продавцов.

— Есть у вас зернистая икра?

— Есть.

— Почем за око [102]?

— Око? — переспросил торговец. — А сколько вам надо?

— Два-три ока.

— Это вы для себя?

— Полноте! Куда мне такая уйма? Упаси бог! Сейчас пост. Я для господ…

— Для каких же господ?

— Не могу сказать.

— Не скажете? Тогда у меня нет для вас икры.

Старуха, поразмыслив, с таинственным видом отозвала торговца в сторону и, не в пример слуге, зашептала:

— Я, голубчик, от господина Янку. Только ты меня не выдавай, потому как он мне строго наказал не говорить, кто меня сюда послал.

— Вот как… От господина Янку… Вот и передай господину Янку, что я продаю икру по сто лей за кило.

— Ох, горе мне! Да где же это слыхано! Господин Янку сказал, если будет икра, заплатить хоть по двадцать восемь лей.

— Как вам будет угодно. Воля ваша, а товар мой. Если господин Янку хочет купить икру, пусть сам пожалует сюда. Мы с ним столкуемся.

Старуха ушла, огорченная провалом своей дипломатической миссии.

Время близилось к обеду. В магазин вошел мелкий чиновник, одетый не по-зимнему, хотя на дворе стоял сильный мороз.

— Мальчик, стопку водки! — потребовал он.

Выпив водку, чиновник подул на озябшие пальцы и, на каждом шагу извиняясь, стал пробивать себе сквозь толпу дорогу к мраморной стойке. Добравшись до цели, он остановился и начал разглядывать товары. В этот момент торговец снял крышку со второго бочонка с икрой.