Строчка, воском залитая,
Не всегда ясна для глаз.
Я сижу четвертый час,
Книгу ветхую листая,
Где о Нямцу есть рассказ,
Что воздвигли в годы оны
То ль германцы, то ль тевтоны.
Развалилась крепость эта.
Где она? Почем мне знать!
Никому не отыскать
На такой вопрос ответа,
Хоть готов я лею дать,
Коль найдешь. Ты зря не смейся,
На учебник не надейся!
Лучше слушай. Солнце встало,
И спустя минуты две
С комендантом во главе
Войско Нямцу возле вала
Все расселось на траве,
Собрались согласно книге
В ожиданье мамалыги.
Положил Гузган проворно
Мамалыги в котелок…
Вдруг на башне в звонкий рог
Стал Тэун трубить упорно.
«Не свихнулся ль паренек?
Расшумелся!» — «Ну и что же? —
Мамалыги хочет тоже!»
Тут бойцы взглянули в поле:
Видят — туча войска там.
«Эй, скажи, Истрате, нам,
Что за люди? Турки, что ли?»
«Ляхи!» — «Что им, дуракам,
Делать нечего? Явились!
Мы ж еще не подкрепились!»
Ян Собеский и поляки,
Сбившись в темноте с пути,
Не смогли ночлег найти.
Всякий князь — любитель драки,
Рад в Молдову был зайти,
Следуя веленьям моды,
Если ехал он на воды.
Отправлялся же в дорогу
Без съестных припасов он,
Как-то требовал бонтон,
Угощаясь понемногу
Там и тут. Но Ян — умен.
Взял в дорогу фуру сала,
Только фура та отстала.
И король, голодный, грустный,
С войском, подтянув живот,
Возле крепости бредет.
Мамалыги запах вкусный
Разлился кругом. И вот
Вдруг король пошел потише,
Поднимая нос повыше.
«Штефан-князь меня, наверно,
В крепость пригласит на пир!»
«Лучше не надейтесь, сир:
Сущий черт он и безмерно
Скуп, как знает целый мир».
«Нам не даст? Заломит цену?
Мы иль он спасали Вену?
[79] Я не голодал доныне! —
Ян разгневанно сказал. —
Дудки!» Глупый генерал
Тут поддакнул по-латыни:
«Войско выше всех похвал!»
Быстро развернули знамя,
Стало войско под стенами.
Пушка заревела дико.
«Чтоб им! Да никак — картечь!»
«Эй, ребята, нужно лечь!
Кырлэнаш, башку пригни-ка.
Береги котел, Берхеч!
Ставь поближе, на середку.
Спанчиок, заткни-ка глотку!»
Нямцу лихо отвечала
На стрельбу врага стрельбой.
Комендант ее, герой,
С волосами, как мочало,
Подпоясанный корой,
Онофрей проверил снова
Прочность каждого засова.
Всю неделю враг стреляет
В стену без еды и сна.
Что стене? Она — стена.
Штефан, черт! Король желает
Ни покрышки им ни дна.
За бревном укрывшись где-то,
Вдаль палит из пистолета.
Видит — это бесполезно,
Так не выйдет ничего,
И не думают его
Приглашать к столу любезно.
Есть хотел он до того,
Что не вынес ожиданья —
Лежа настрочил посланье:
«Ну, откройте! Без закуски
Дольше нам терпеть нельзя.
Даром вам споем, друзья,
Иль исполним марш французский.
Вам не жаль, что гибну я?
Дождь пойдет, промочим ноги…
Сбились мы давно с дороги».
Прочитав письмо, на стену
Вышел Онофрей тотчас.
«Эй, поляки! Впустим вас.
А соврали — за измену
Всех убью я, лопни глаз!
Маршем вашим не прельщайте,
Лучше сырбу нам сыграйте».
Тут засовы заскрипели.
Створки разошлись ворот,
Ян, крестясь, разинул рот
И глазам поверил еле:
Дюжина хромых бредет.
Онофрей воскликнул зычно:
«Эй, бойцы, стоять прилично!»
И глаза протерла свита.
А король в сердцах вопит:
«Черт возьми! Ну, будь я сыт…
Боже мой! Да кто вы?» — «Мы-то
Гарнизон. Один — убит».
Стал король от злости белым —
Хоть пиши им, словно мелом.
«Это из-за вас в канаве
Я лежал? А где же знать?»
«Да почем мы можем знать?»
«Ну, а князь?» — «Кажись, в Сучаве».
«А народ?» — «В Плоешти, знать».
«Черт! Как видно, дело скверно!
Бабы спрятаны, наверно?»
«Бабы? Или вы взбесились?
Мы, как на подбор, честны:
Я лет десять без жены,
Те ни разу не женились…
Значит, бабы вам нужны?
Есть жена у Сбырли в Хуше,
Да обличьем черта хуже».
«Где у вас горшки зарыты
С кладами?» — «Горшки? Вон три.
Только кладов нет внутри —
Пуст один, а два разбиты…
Коли нужно, так бери,
Хочешь — в дар, а то — в трофеи.
Сбырля, дай-ка их скорее!»
«Изрублю!» — Ян хмурит брови,
Но не поднялась рука —
Вспомнил он, что нет клинка
В ножнах. Он его во Львове
В лавке у ростовщика
Заложил за три дуката
И неделю жил богато.
Поспешив забыть об этом,
Рек: «Прощу вас, так и быть!
Что я начал говорить?..
Онофрей! Да ты с кисетом!
Дай-ка, милый, закурить.
Сколько дней терпел я муку!
Сыпь скорее — прямо в руку».
Чиркнул спичкой торопливо,
Затянулся поскорей.
«Как посмел ты, Онофрей? —
Дым пустил кольцом красиво, —
На дороге стать моей?
Всем моя известна слава!
Ты со страху спятил, право.
Ты герой, не протестую.
Ладно, ладно, доказал!
Что ты к шее привязал?
Торбу? Видно, не пустую?
Что в ней? Взял бы показал!
Пули?.. Весит слишком мало…
Может, хлеб, творог и сало?»
«Сала, государь, в ней нету.
Сухари вот да чеснок».
«Что? Чеснок? Какой в нем прок?
Да едят ли пакость эту?
Ладно, не сердись, дружок!
Мы теперь с тобою в мире.
Дай сухарика четыре!»
Страшным голодом томимый.
Стал король их в рот совать,
Войско принялось жевать…
«Онофрей, сынок любимый,
Дай тебя расцеловать!» —
И сидел король, болтая,
Мамалыгу уплетая…
Время бросить мне затею.
Ян потом пошел туда,
А румыны все — сюда,
В дом к Некульче-грамотею.
Села все и города —
Все от Дорны и до Тульчи —
Знают летопись Некульчи.
