1894 НА СМЕРТНОМ ОДРЕ Перевод Н. Подгоричани В последний час, святой отец, Тебе в грехах своих покаюсь: Мне тяжело, я задыхаюсь И знаю — близок мой конец. Все, все припомню, умирая. Хотел начать я с добрых дел, Но их не сделал, не успел, И думать я почти не смел О светлом рае. Я был кормильцем для семьи. Отец мой мало жил на свете, Осталась мать, остались дети, И ждали близкие мои Лишь от меня кусочка хлеба. И час я проживу едва ль, Но не о том моя печаль, Мне мать с детьми оставить жаль На волю неба. Да, грешен я — любил я смех, Любил кобзу, напевы песен. Мир для меня был так чудесен, Я не бежал его утех. Любил туманы на рассвете, Любил холмы, цветущий луг, Веселых парней тесный круг, И хору пеструю подруг, И все на свете. Во всех грехах я дам отчет. Следить мне нравилось, не скрою. Как мило женщина порою Подружку локтем подтолкнет. Любил я также затесаться В толпу девичью как-нибудь, К беспечным играм их примкнуть И стана стройного чуть-чуть Рукой касаться. Я — как язычник. В божий храм Ходил я редко помолиться. Мне нечем, отче, похвалиться, Но бог в груди моей, он там Всегда со мною пребывает. Я не отрезанный ломоть, Но страсти трудно побороть, И пусть рассудит сам господь — Он лучше знает. Я никому не делал зла, Не проклинал, не ненавидел, И никого я не обидел, Хоть сила в кулаках была. И был находчив я и ловок — И мог бы восемь молодцов Швырнуть я оземь, как щенков, Но избегал я драчунов И потасовок. Лишь раз я парня проучил За девушку. Назавтра в поле Задумался — а хорошо ли Я с этим парнем поступил? И, не теряя ни мгновенья И корма не задав волам, Его искал я по холмам, Чтоб с парнем помириться нам Без промедленья. Я про соседа не сказал. Меня любил он как родного, А я, без умысла дурного, Его жену поцеловал — Он стар был, а она в расцвете. Печаль ее прекрасных глаз И слезы вижу как сейчас. И, может быть, осудят нас. Но грех ли это? Я ничего не утаил. Какого ждать мне воздаянья, Святой отец? Но наказанье Не в том ли, что в избытке сил Я кинуть должен все земное? Не шлю я жалоб небесам И не ропщу. Но только там Все будет непривычно нам — Совсем чужое. 1895 ДУБ Перевод В. Инбер Старый дуб мне дал совет: «Засылай сватов к любимой». Дуб советует: «Не мешкай!» А любимая с насмешкой Ни в какую: Нет и нет. Говорит: «Не вышел срок, Мне сваты твои не к спеху. Я на них найду управу, Я их высмею на славу, Не пущу их На порог». Как тут быть? Но дуб-мудрец Убедил меня советом. Ждать моим сватам негоже: Нынче вечером, не позже, Все решится Наконец. Дуб мой, если был ты прав, — Я дитя тебе доверю. Чтобы рос он всех милее, Сына моего лелеять Будешь, Колыбелью став. Если ж, дуб, ты мне солгал, Превращу тебя в ворота, Чтоб могли тебе без счета Каждый день колоть глаза И корова И коза. 1895 ДОЙНА Перевод С. Шервинского Ты всегда готова, дойна, Волю дать своим слезам! А когда тебе взгрустнется, Грустно, девушка, и нам. Но твои отрадны слезы… Лишь заплачешь, мы гурьбой Станем вкруг — и сами плачем, Услажденные тобой. Плачут все с тобою вместе, Всякий девушку поймет, — Этой жалостливой песней Говорит простой народ. Вечерком подружек встретишь У колодца иль ручья. Над девической душою Всемогуща власть твоя. Тайнам учишь их любовным, И хитро смеется глаз… А потом унылым песням Обучаешь, омрачась. С ними ты — на сенокосе И когда с лугов идут Иль в раздумье невеселом На завалинках прядут. Парни ль в армию уходят, — Провожаешь их, скорбя. А потом — уходишь с ними, Нет им жизни без тебя! О соседке им напомнить, — Как любились вечерком, И о матери на ниве, Сплошь заросшей сорняком. А когда тоска замучит, Соберутся, запоют. Ты играешь им на дудке, А солдаты слезы льют. Молодые и седые Выйдут в поле всем селом, — Ты, отзывчивая дойна, С ними в поле золотом. Стог мечи, коси пшеницу. Знай себе снопы вяжи! А когда ребенок малый Вдруг заплачет у межи, Ты возьмешь его, уложишь Возле груди молодой, Запоешь — и он задремлет В холодочке за копной. Ты любуешься, как сумрак Подползает к верху гор, Внемлешь ты потоков горных Неумолчный разговор, Как, стеная, сосны бора Тихо жалуются днем. Слуху певческому дойны Песня слышится во всем. Иль одна, бродя со стадом, В голубую глядя даль, Ты вверяешь горным склонам Сердца звучную печаль. На бугре — румын с сохою. Захирел, ослаб мужик, — Он врезает через силу В землю твердую сошник. Ты приметила беднягу — И прошла по телу дрожь, И уже с унылой песней В ряд с волами ты идешь. Смотрят добрыми глазами На хозяина быки, — Понимают, видно, тоже, Как страдают бедняки! Раз я видел: как, святая, Ты сияла красотой. Старики вокруг стояли Со склоненной головой. Пела ты про жизнь былую, Про иные времена, Ты любимых, ты умерших Поминала имена. Пела доблестную песню — И стоящие кругом Навернувшиеся слезы Утирали рукавом. Но… Глаза твои темнеют! Рядом — братья-гайдуки. Ты клянешься, проклинаешь, Гневно сжала кулаки! Всех, от барщины бежавших С разоренного двора, Собрала ты ночью темной Под дубами у костра. Дик твой голос. Дойне вторит Хор отверженцев лесных. И воинственны их песни И мрачны, как души их. Заодно ты с гайдуками, Каждый — друг и побратим. Их ведешь тропою тайной, Спать на скалах стелешь им. Как вдевают ногу в стремя, Лошадь держишь за узду, Лишь гайдук винтовку схватит, Пули вынешь на ходу. А как целятся, хохочешь, — Рада, если их свинец Негодяю-мироеду Грудь пронижет наконец. Мы — твои! С тобой не знаться Может сын чужой страны, — Если ж мы утратим дойну — Так на много ль мы годны? Для тебя живем мы, дойна, Будь же с нами, душу грей! Мы бедны, но песню-дойну Любим в бедности своей. Повелительница наша, Голос твой для нас — закон. Научи нас плакать… Ныне Каждый плакать лишь волен. |
