1871 ЕГИПЕТ Перевод В. Левика По земле, плененной мавром, сонно льются воды Нила, И над ним Египта небо рдяный полог свой раскрыло. Берега в камыш одеты, и растут на них цветы И сверкают бирюзою, изумрудами, эмалью. То лазурны, словно очи, увлажненные печалью, То белы, как снег нагорный, то загадочно желты. И в зеленых сонных дебрях, там, где спит и самый воздух, Странные ручные птицы отряхают перья в гнездах, И порхают, и друг другу что-то шепчут клювом в клюв, Между тем как от священных, от неведомых нагорий В утоляющее скорби, зачарованное море Нил несет свои преданья, тихим вечным сном уснув. Пышно стелются посевы по земле его блаженной, Вон воздвигся древний Мемфис, белоснежный, крепкостенный, Будто крепость исполинов древний зодчий возводил. На стенах он строил стены, он на скалы ставил скалы, Одевал утесов грани в серебро или в опалы И десницею надменной их до неба взгромоздил. Чтоб казалось — город создан из недвижных грез пустыни, Из круженья вихрей буйных и небесной яркой сини, Как мечта волны лазурной, устремившаяся в твердь И отброшенная долу… А в немой дали застыли Пирамиды фараонов, саркофаги древней были, Величавые, как вечность, молчаливые, как смерть. Сходит вечер, встали звезды, тихо плещут воды Нила, Лунный серп глядится в море, гонит по небу светила. Вот раскрылась пирамида. Кто идет? — То фараон. Он в одежде златотканой, он в сверкающем уборе, Хочет прошлое он видеть и глядит, и грусть во взоре, Ибо только скорбь и горе видит он сквозь тьму времен. Тщетна мудрость венценосца, — пусть он доброй полон воли, Правых дел все меньше в мире, а неправых дел все боле. Ищет он разгадку жизни, напрягая тщетно ум. И выходит в лунный сумрак, и по темным нильским водам Тень его скользит бесшумно… Так, на горе всем народам, Мир покрыли властелины мрачной тенью тайных дум. Это все — и Нил холодный, спящий сном тысячелетий, И камыш, который странно серебрится в лунном свете, Точно связки длинных копий вдоль безлюдных берегов, Это небо и пустыня, эта полночь голубая — Все роскошно сочеталось, новой жизнью наполняя Мирный сон державы древней, темный сон былых веков. И река поведать хочет нам своих истоков тайны, И ведут о прошлом волны свой рассказ необычайный, И мечта уносит душу в свой заоблачный полет, И зелено-золотые, в блестках лунного сиянья, Не колышась, дремлют пальмы, ночь полна благоуханья, И торжественно и ярко в небесах луна плывет. И таинственные боги в одеяньях снежно-белых, Взору смертного незримы, бродят в храмах опустелых, И серебряные арфы вторят пенью юных жриц, И когда бушует ветер, глухо стонут пирамиды, Словно камень вспоминает непонятные обиды, И томятся фараоны в душной тьме своих гробниц. В старой башне мавританской маг, мудрец седобородый, Прорицал земные судьбы, созерцая неба своды, Видел в зеркале он бездны, в безднах — звезды без числа. И вычерчивал тростинкой вечный путь их во вселенной, И познал он каждой вещи смысл и облик сокровенный, Красоту и справедливость и рубеж добра и зла. И быть может, он на горе тем изнеженным языкам, И жрецам их развращенным, и преступным их владыкам Прочитал превратно солнца и созвездий письмена; И пески тогда взметнулись и, засыпав это племя, Погребли его навеки, истребили даже семя, И в гигантскую гробницу превратилась та страна. И коней своих летучих только ветер гонит ныне, И питают воды Нила лишь глухой песок пустыни, Не шумит хлебами нива, не горит плодами сад. Где блистали Фивы, Мемфис, ныне там одни руины, И кочуют по пространствам раскаленным бедуины, И, сжигаемые солнцем, в пустоту их дни летят. Да во тьме белея смутно и тревожа Нил безмолвный, Ярко-розовый фламинго входит в сумрачные волны, И все та же над Египтом по ночам плывет луна, И душа давно забытым и давно минувшим дышит, Настоящее так ясно голос дней прошедших слышит, И о будущем пророчит пробужденная волна. И встает, мерцая, Мемфис в серебристом лунном свете, Как мечта пустыни древней, как мираж былых столетий, И, дивясь ему, заводит сказку дикий бедуин, Перевитую цветами, сказку в золотом уборе, Быль о городе великом, затонувшем древле в море,— И все явственнее слышен гул, растущий из глубин. То несется колокольный перезвон со дна морского, И сады в глубинах Нила и цветут и зреют снова, Ибо там, на дне, доныне жив исчезнувший народ. И спешат, проснувшись, люди в старый город свой ночами, И опять оживший Мемфис загорается огнями, И пирует до рассвета, и шумит он, и поет. 1872 РАЗМЫШЛЕНИЯ БЕДНОГО ДИОНИСА Перевод А. Штейнберга — Эх, графин ты мой пузатый, ты уже давно пустенек И годишься лишь в шандалы, для трескучей свечки сальной! Вдохновись-ка, бард, распойся в этой нищете печальной! Месяц, как вина я не пил, вечность, как не видел денег. Королевство за окурок! Свод небес волшебным дымом Заволок бы я, да нечем… Свищет вихрь в оконной раме, Голосят коты на крыше, в, синея гребешками, Индюки внизу шагают в размышленье нелюдимом. Ну и холод! Пар клубами изо рта. Мороз по коже! Шапку на уши напялил, пробую локтями стужу. Как цыган, одетый в бредень, сквозь дыру сует наружу Палец, чтоб узнать погоду, локти выпростал я тоже. Быть бы мышью мне — у этой шубка есть, по крайней мере! Грыз бы досыта я книги и не мерз в норе сегодня. Мне б жена моя казалась благостной, как мать господня, Я б дворец сыскал в подполье и превкусный кус в Гомере. На стенах, покрытых пылью, оплетенных паутиной, В потолочных балках вижу рать несметную клоповью. Каково-то им питаться постною моею кровью, Жить в соломенной подстилке?.. Глянь, процессией аршинной Вышли, будто на прогулку. Вот ползет смиренно слева Древняя ханжа-клопиха… Вот проворный франт клопиный… Он умеет ли французить?.. Вот, с мечтательною миной, Отдалясь от низкой черни, — романтическая дева… Вдруг мне на руку свалился черный клоп… «Постой, ни шагу| Я сейчас тебя поймаю мокрым пальцем!..» Нет, не надо… Если б к женщине попал он, испытал бы муки ада, Ну, а мне какое дело? Что терзать его, беднягу! Кот мурлычет на лежанке… «Подойди сюда, котище! Покалякаем с тобою, мой товарищ по мытарствам. Я б, ей-ей, тебя назначил управлять кошачьим царством, Чтоб ты всласть изведал радость барской жизни, тонкой пищи». Он о чем теперь мечтает, этот дремлющий лукавец? Может быть, пушистой дамой очарован, обожаем, Жаждет бурного свиданья на задворках за сараем, Где, мяуча, ждет счастливца лучшая из всех красавиц? Интересно: в царстве кошек тоже был бы я поэтом? Я вопил бы, словно Гаррик, монологи в слезных драмах, Днем — валялся б на припеке и ловил мышей упрямых, По ночам — гейнеобразно вдохновлялся б лунным светом. Как философ я примкнул бы к пессимистам, не иначе, В популярных выступленьях доказуя непреложно Светским барышням и снобам, что в природе все ничтожно, Что земная жизнь всего лишь только смутный сон кошачий. Будь жрецом я, возгласил бы в храме вышнего владыки, Соизволившего кошку сделать на творца похожей: Содрогнись, о род кошачий, трепещи пред карой божьей! Сгинет наглый святотатец, не блюдущий пост великий! Вольнодумцы отвергают глас творца, гремящий в тучах, Издеваясь над Писаньем, превозносят разум бренный, Что сулит котам и кошкам власть над тайнами вселенной, Не страшатся преисподней, ни чертей — мышей летучих. Отлучаю нечестивцев! О коты! Вам каждый коготь Для царапанья дается, а усы — для осязанья. Так зачем же вы стремитесь, бессердечные созданья, Всеблагое провиденье лапой собственной потрогать? Время спать, мой друг хвостатый! Оплыла свеча в бутылке, Через миг огня не станет, да и мыслям отдых нужен. Нам с тобой приснится счастье, груды денег, добрый ужин. Ты задремлешь на лежанке, я — на жиденькой подстилке. Сон иль смерть? — мне все едино, лишь избавь меня от боли, Осени меня навеки гармоничной тишиною. Безразлично: жить с клопами, жить с котами и луною Иль сгинуть; ведь искусство — это нищенство, не боле… |
