КИР [150]ЯНУЛЯ
Перевод М. Малобродской
Говорят, будто лет сто тому назад Дардарот, владыка преисподней, приказал предстать перед ним всем чертям — от мала до велика, пригрозив тому, кто ослушается, укоротить хвост и удлинить уши! Когда все собрались, царь дернул себя за бороду, страшно заскрежетал зубами, кашлянул так, что заскрипел трон, и, вылупив глаза, заорал:
— Окаянные! Кто из вас не дурак и видит, что происходит у него под самым носом, что творится вокруг, тот, как и я, замечает, что все люди, попадающие к нам сюда, жалуются на своих жен. Всю вину за свою погибель они сваливают только на них одних. Стоит спросить любого: «Почему ты сюда попал?» — и слышишь в ответ лишь одно: «Женщина… женщина…» Неужели это так?.. Думаю, что на слова людей не очень-то можно полагаться, с правдой-то они не в ладах! Все же мне хочется хорошенько проверить это странное дело; ведь политика нашего царства требует, чтобы мы знали все; нам нельзя ошибаться или в чем-либо сомневаться… Хотел было я приказать вам подвергнуть женщин страшным мукам — авось удастся из них выжать хоть крупицу правды; но передумал: никакого толку не будет, очень уж они упрямые и строптивые… И вот, поразмыслив хорошенько, я решил послать на землю малыша Агиуцэ… Что? Агиуцэ не пришел?.. Где Агиуцэ?
А малыш притаился в задних рядах, среди мелких чертей, и, пока Дардарот держал речь, он, прислушиваясь к его словам, взвешивал собственный хвост на руках. Услыхав свое имя, он тотчас же закричал:
— Я здесь, твоя темность!
— Так почему же прячешься, коли здесь? Поди, проклятый, сюда! За других прячешься? Почуял, малый, что дело для тебя есть, и хоронишься, как бы я твою морду не приметил, не вспомнил о тебе!
Как только Агиуцэ подошел, Дардарот схватил его за уши и давай трепать так, что у чертенка косточки затрещали, — все это от большой любви: малыш был потешный, и когда царю наскучивали державные заботы, он звал Агиуцэ, и тот молол всякую чепуху, шутки откалывал.
— Послушай, милок… Сию же минуту возьми из царской казны сто тысяч золотых, те, что доставили позавчера вместе с околевшим скрягой. Бедняки с окраины похоронили его на собранные подаяния, а то он уже попахивать начал. Возьмешь, стало быть, сто тысяч золотых, обернешься смертным человеком и заявишься на землю. Выберешь на земле такое место, какое тебе подходящим покажется. Там — слушай внимательно, перестань хвостом баловать! — женишься и проживешь с женой десять лет. Потом будто помрешь и оставишь на земле свое тело. А сам вернешься сюда и подробно расскажешь обо всем, что ты выстрадал как женатый человек…
Бедняга Агиуцэ! Не зря он прятался среди мелкоты, хоть и стоил целых двух чертей; догадывался, что опять ему дадут дьявольски трудное поручение. А услыхав, что придется иметь дело с женщиной, совсем поджал хвост: он все еще помнил старуху, к которой однажды нанялся служить на три года… Ну и задала ему старуха работенку! Велела выпрямить вьющийся волос. Агиуцэ смачивал его слюной и вытягивал между пальцами днем и ночью, без отдыха. Чем больше он его смачивал и вытягивал, тем круче волос вился. И так все время, пока черту не осточертела такая жизнь. Махнул он рукой на жалованье и сбежал от хозяйки.
— И знай, — добавил Дардарот, немного подумав, — что за эти десять лет ты испытаешь все горести, все сладости и все напасти, какие выпадают на долю простых смертных, узнаешь, что такое невежество, нищета, рабство, глупость и даже гнев. Защищаться же от всех зол будешь сам как сможешь, по своему разумению… Понял, малыш?
Что мог ответить чертенок? Он и пикнуть не посмел: Дардарот не выпускал его из когтей.
— Понял, твоя темность!
— Так чего ж стоишь, коли понял?
— Ты же мое ухо не отпускаешь…
Очень рассмешила эта шутка царя, и он сказал:
— Тьфу, не сглазить бы тебя!
Дардарот плюнул малышу прямо в кончик носа, отпустил его ухо, перестал улыбаться, угрожающе заорал: «Ты еще не ушел?» — и пнул Агиуцэ ногой в то самое место, пониже спины, откуда хвост растет. Кубарем покатился малыш прямо к царской казне, ваял сто тысяч золотых и был таков, — пустился без оглядки выполнять свой долг.
По дороге он принял образ человека средних лет, красивого и статного. Раздумывая, какое место выбрать на земле, он решил: «Пойду-ка в Бухарест… знаю я этот веселый город (он много раз там бывал). Деньги там дорогие; если умело ими ворочать, можно получить сто на сто прибыли, а то и больше. Старики правильно говорили: «Если ты беден, ступай в богатый город… там многое подберешь из того, что у других проскочит между пальцев. Если же ты богат, иди в бедное селение… из каждой крошки, что поднесет бедняк ко рту, больше половины отнимешь».
С такими мыслями очутился Агиуцэ в Бухаресте и остановился на постоялом дворе Манука, в самом сердце города. Позвал он к себе маклера и велел ему немедленно найти красивый дом, чтоб было в нем много покоев для хозяев, для гостей и для прислуги, и сад, и колодец во дворе, и погреба, и кухни, и прачечные, и конюшни, и каретники, — одним словом, дом, как подобает богатому торговцу. Через несколько дней был найден и отделан большой дом на Торговой слободе. Слуг там толпилось много, в конюшне стояли лошади, в каретниках коляски и экипажи.
Новому хозяину знакомы были повадки грешных людей, особенно женщин; он знал, что они начнут наперебой расспрашивать, кто он, откуда родом, на что живет, зачем пожаловал и еще многое другое. Позвал он к себе старую размалеванную хрычовку, которую назначил старшей над прислугой, поручив хранить ключи, предложил ей присесть на коврик, а сам, развалившись на диване и попыхивая чубуком, стал рассказывать:
— Вот что, дорогая кера [151]Маргиола… Как я уже тебе говорил, зовут меня кир Януля… Родом я из-под Святой горы с Афона. Родители мои — люди простые, кормились небольшим садом, где росли оливковые деревья. Когда мне пошел восьмой годок, родителям захотелось посетить святые места. Раздобыв деньжонок, взяли они меня с собой; верхом на мулах мы отправились в порт Салоники, а там сели на большой корабль, — он как раз отплывал на юг, в Яффу. Вскоре подул долгожданный ветер, наполнил паруса, и мы двинулись в путь. Три солнечных дня и три лунные ночи плыли мы спокойно. Питались мы, как заведено, одной постной пищей. Примерно на третий день пути были у нас на обед фасоль и редька. И что бы ты подумала?.. Часам к четырем схватились мои родители за живот и стали страшно причитать: «Умираю… умираю!..» Капитан, увидев, как они корчатся в предсмертных судорогах, тотчас же позвал ехавшего на нашем корабле монаха-католика. Монах был человек ученый и в болезнях разбирался. Пока он пришел, больные уже посинели и лишь с трудом смогли поведать ему, что ели фасоль и редьку. Монах промолвил:
— Понимаю, дети. Но скажите мне, вы ели фасоль и редьку или редьку и фасоль?
Мать прошептала:
— Редьку и фасоль.
— Тогда дело плохо! — заметил монах и приказал натереть им животы жесткой паклей…
Но напрасно их терли, чуть кожу не содрали. Когда взошла луна, сперва отец, а затем и мать отдали богу душу… Я, несчастный ребенок, все плакал и ходил вслед то за капитаном, то за монахом; услышал я их разговор.
— Святой отец, коли это холера, — сказал капитан, — я пропал: сорок дней не разрешат мне входить в порт, товар испортится, и я разорюсь.
Но ученый человек ответил:
— Это такая же холера, как я монашка. Эта болезнь часто свирепствует во время поста, перед пасхой, среди восточных христиан. Ошибаются люди, что поделаешь, — едят раньше редьку, а потом фасоль… Видишь ли, редька направляет свою силу вверх, а фасоль обрушивается всей своей мощью в обратную сторону: одна толкает, а другая не уступает. Во внутренностях разгорается борьба с быстротой невероятной, начинаются беспрерывные судороги, пока не спутаются все кишки и не лопнет желудок. Так и погибает человек от хурдухарисмоса,как называют греки эту странную болезнь.
