Как-то раз Сюэ Мэн со смехом сказал:
— Ха-ха-ха, это же коробка с рисовыми пирожными, которую нам прислали из Терема Цинфэн, что в Линьане. Разве не расточительно съесть их за раз? Посмотри на себя! Как голодный призрак сразу затолкал все себе в брюхо. У тебя их кто-то отнимет что ли?!
В то время Мо Жань только появился на Пике Сышэн, и на душе у него все еще было тревожно.
Поэтому в ответ на насмешливые слова новоявленного младшего двоюродного брата он лишь улыбнулся, слизнул крошки с губ и принялся открывать следующую коробку со сладостями.
Сюэ Мэн был поражен:
— Ого, вот это аппетит! Ты не лопнешь?
Но Мо Жань был озабочен только едой.
— Э… на самом деле, если ты наелся, не надо себя заставлять. Каждый год на свой день рождения я получаю множество коробок со всякими сладостями. Как съесть их все за раз…
Мо Жань набил рот до отказа, так быстро пережевывая еду, что, конечно, подавился. Он поднял на стоящего перед ним юношу слезящиеся иссиня-черные глаза.
В этот момент Мо Жань вдруг вспомнил, как в детстве встретил ребенка из богатой семьи, который мог позволить себе привередничать в еде и есть только начинку от жареных пельменей, а тестом кормить собак.
Сюэ Мэн тоже вырос, не зная нужды, поэтому мог вот так мимоходом сказать «если наелся - не ешь» и «никто это у тебя не отнимет».
Он искренне, от души восхищался подобным отношением к жизни и также истово завидовал ему.
Теперь, когда сам он стал молодым господином из уважаемой семьи, который был одет в красивую одежду и мог есть самые дорогие блюда, ему следовало бы научиться вести себя подобающе, жить в роскоши и сорить деньгами.
Но он так не мог.
Мо Жань схватил стоящий рядом стакан воды и, вульгарно шумно глотая, залпом осушил его. Протолкнув застрявшее в горле пирожное, он через силу продолжил впихивать в себя подаренную ему еду.
В дальнейшем он достиг титула Государя, наступающего на бессмертных.
Теперь весь мир принадлежал ему[110.16].
Со всего мира ему слали красавиц, редкие вина, вкусную еду, золото, жемчуга, драгоценности и другие диковинные вещи.
Однажды из Линьи к его двору прибыл знатный торговец, владеющий медными копями. На его руднике нашли очень редкий минерал, добыть который не удавалось пару тысяч лет — огненный черный нефрит. Этот торговец заявил о желании преподнести сокровище в дар императору.
Подобные драгоценные подношения обычно присылали чиновники, чтобы получить повышение по службе, или главы сект, мечтающие получить защиту и покровительство. Мо Жань не был заинтересован в этой «мышиной возне» и особо не вникал в подобные вещи.
Однако именно в тот день Чу Ваньнин опять свалился с лихорадкой. Мрачно хмурясь, Мо Жань подумал о том, что черный огненный нефрит считался лучшим средством для того, чтобы рассеять холод и согреть тело. Вот незадача, еще утром этот задохлик был бодр и свеж, но стоило этому достопочтенному возжелать провести с ним в кровати день-другой, и он тут же завял и теперь лежит болезный, мозоля глаза Тасянь-Цзюня… Поэтому этого так вовремя явившегося дарителя с драгоценным нефритом в отличие от прочих просителей он решил принять лично.
Торговец был примерно одного с ним возраста, очень толстый, в уголке его рта была приметная крупная родинка, с торчащими из нее черными волосками.
Восседая на троне во Дворце Ушань, Мо Жань, скрестив руки на груди, кончиком пальца потер подбородок. В гробовом молчании он разглядывал просителя до тех пор, пока этот жирный торгаш не начал дрожать, и его не бросило в холодный пот.
Очень скоро торговец окончательно пал духом. Упав на колени, он начал бить поклоны и дрожащими губами молить о милости:
— Верховный Владыка, ваше величество… этот простолюдин… этот простолюдин…
Он замолк, не зная, что должен сказать. Его жирное тело обмякло, словно истаяв под украшенными золотой вышивкой шелковыми одеждами.
Мо Жань вдруг рассмеялся.
Хотя с этим человеком им была суждена только одна встреча, но она была незабываема для него.
Когда-то перед воротами богатого дома он встретил ребенка с родинкой в уголке рта. Тогда, глядя на него, Мо Жань думал, что никогда не сможет так расточительно относиться к этой жизни, к еде, одежде и к тарелке золотистых жареных пельменей, которые этот мальчик так небрежно протыкал бамбуковой палочкой. Он все еще помнил жир в уголках губ и лоснящееся золотое тесто.
Император улыбнулся и сказал:
— А знаешь, в твоем доме очень вкусно готовят жареные пельмени.
Хотя он даже не попробовал их, Мо Жань помнил эти пельмени половину своей жизни.
Сидя на вершине, Мо Жань свысока взирал на этого напуганного до ужаса человека, который от его слов сначала растерялся, затем испугался, а потом начал безбожно льстить. Его рот не закрывался, исторгая хвалу и обещания. Он тут же поклялся немедленно отослать своего повара на Пик Сышэн в дар Тасянь-Цзюню.
В тот день Мо Жань как никогда ясно осознал, что в этом мире большинство людей предпочтут, стоя на коленях, облизывать подошвы сапог сильных, но никогда не «опустятся» до сочувствия и доброты в отношении тех, кто слабее их.
Мо Жань затряс головой, пытаясь выкинуть мысли о прошлом из своей головы.
На самом деле он не любил оборачиваться назад и вспоминать то время. Это было его слабое место[110.17], и не стоило лишний раз трогать его.
Но сама ситуация, когда он стучался в каждую дверь как проситель, обращаясь к людям с просьбой и каждый раз получая отказ, была слишком знакомой. Он невольно ослабил контроль и воспоминания вырвались наружу, утягивая его в беспросветную тьму прошлого.
На какое-то время Мо Жань утратил чувство реальности.
Ему вдруг подумалось, что в самом начале его жизненного пути, тогда, в далеком детстве, он ведь поклялся своей матери «не быть злопамятным», пообещал «построить огромный дом, где будут миллионы комнат для обиженных судьбой бедняков[110.18]»…
Но он не сдержал слова.
В конце концов, Мо Жань свел в могилу Чу Ваньнина — последнего человека, который к нему хорошо относился. Он стал причиной смерти собственного учителя.
Чу Ваньнин…
Стоило Мо Жаню подумать о нем, и сердце сжалось от боли. Он машинально нащупал за пазухой портрет, затем вытащил и развернул тонкий лист бумаги. Бумага уже кое-где помялась и затерлась. Сжав губы, он попытался ее разгладить, но кровь из окровавленных пальцев запятнала бумагу.
Мо Жань лихорадочно принялся складывать портрет, боясь испачкать его еще больше и не осмеливался дотронуться до него снова.
Мо Жань уже прошел улицы с Пятой по Третью, но у кого бы не спрашивал, в какой бы дом не стучался, взглянув на портрет, все призраки отвечали: «Человека с портрета я не видел».
Он шел один в этой бесконечной ночи. Темнота была такой густой и безграничной, что казалось он обречен вечно блуждать в ней без надежды когда-нибудь встретить рассвет. Мо Жань чувствовал, что очень устал. Уже много часов у него во рту не было ни капли воды, ни зернышка риса. Не удержавшись, он купил у припозднившегося уличного торговца тарелку вонтонов[110.19] и, найдя темный угол, где его никто не мог увидеть, принялся за еду.
В Призрачном Царстве еда всегда была холодной, и эти слипшиеся вонтоны не были исключением.
Мо Жань вытащил из-за пазухи духовный фонарь. Придерживая его одной рукой, другой он зачерпнул ложкой вонтон и поднес к фонарю:
— Учитель, не хотите попробовать?
Конечно, его учитель ничего не ответил.
Мо Жань съел вонтон сам и сказал:
— Я знаю, что вы не любите вонтоны, вам нравятся сладости. Когда я найду вас, мы вернемся домой, и я каждый день буду готовить для вас пирожные и торты.
