Магнус медлил, глядя на портрет молодой женщины среди деревьев. Женевьева почувствовала, как по телу его пробежала дрожь, и он тихо прошептал имя:

— Серафина.

Балконная дверь была открыта, и в зал врывался ночной ветерок, пахнущий листвой. Женевьева ощущала вкус леса.

Дверь должна была быть закрыта.

Ночные чувства Женевьевы напряглись, она почуяла нечто. Не опасность, но возбуждение. Возможность.

Граф Магнус даже не сознавал, что она тут. Память унесла его на многие годы назад.

Она тихонько направила его на балкон, держась в тени колонны.

Балкон шел вдоль всего дома, и с него открывался вид на склоны гор далеко внизу. Охотничий домик был выстроен на краю крутого обрыва, и подобраться к нему можно было только по боковой дороге. Опоры упирались в склон, и балкон оказывался на одном уровне с верхушками ближних деревьев. Внизу бежал ручей.

На другом конце балкона стоял человек, он свесился с балюстрады и вглядывался вниз, держа в руке бутылку.

Это был граф Рудигер.

Для Женевьевы это было бы проще простого. Усадить графа Магнуса, надеясь, что он уснет. Потом просто схватить Рудигера и сбросить вниз головой с балкона. Он размозжит себе череп, и все будет выглядеть прискорбным несчастным случаем после неумеренных возлияний.

И Морнан Тибальт останется единственным советником Императора.

Но она колебалась.

Наевшись, она испытывала великодушие и благодарность. Граф Магнус был другом Рудигера, и ее благожелательное отношение к нему распространялось и на семейство фон Унхеймлихов. Ее честь не позволит ей выполнить поручение Тибальта, пока в ней течет кровь Магнуса.

Магнус побрел от нее прочь, дрожа и пошатываясь. Она испугалась на миг, что он свалится с балюстрады. До острых камней речного ложа было футов пятьдесят-шеетьдесят.

Но Магнус крепко держался на ногах.

Рудигер не заметил их. Он глубоко ушел в свои раздумья. Он отхлебнул из бутылки, и Женевьева увидела, что граф дрожит. Она гадала, неужели он оказался настолько не лишен человеческого, что пришел в ужас от задачи, которую сам себе поставил. Он скорее вернется в этот дом на похоронных носилках с дыркой в груди, чем с победой и заветным рогом в руке.

И это также позволит Женевьеве соскользнуть с крючков Тибальта.

Рудигер всматривался во что-то внизу, под деревьями.

Женевьева услышала женский смех. И мужской, басовитый и приглушенный.

Магнус уже почти поравнялся с графом. Женевьева последовала за ним, волнуясь все сильнее.

На опушке леса в лунном свете блестели белые тела.

Магнус обнял графа, и тот, стиснув зубы, вырвался из рук друга.

Граф Рудигер фон Унхеймлих дрожал от бешенства, злые слезы катились по его лицу, глаза налились кровью и яростью. Зарычав, он раздавил пустую бутылку в руке, и стеклянные осколки градом посыпались с балкона.

Женевьева глянула вниз.

Там, у ручья, Ото Вернике, жирный, голый, похожий на свинью, покрывал женщину, сопя и хрюкая, тряся всеми своими складками и дряблыми ягодицами.

Рудигер издал вопль.

Женщина увидела зрителей, и ее глаза расширились от ужаса, но Ото слишком увлекся, чтобы замечать что-либо или думать о чем-либо, кроме собственной похоти. Он продолжал совокупляться с тем же рвением.

Женевьева видела страх на лице партнерши Ото и то, как она отталкивала тучного юнца, пытаясь высвободиться из-под него. Но он был слишком тяжел и слишком возбужден.

— Рудигер, — сказал Магнус. — Не надо…

Граф оттолкнул своего друга и стиснул кровоточащую руку в кулак, излучая холодную и трезвую ярость.

Женщина была Сильвана де Кастрис.

Доремус был в лесу, охотился вместе с отцом.

— Вторая из наиболее опасных тварей, — сказал граф Рудигер, — самка человека…

Они бежали быстро, быстрее, чем кони, чем волки, петляя и уворачиваясь между высоких деревьев.

Добыча все время ускользала от них.

Рядом с Доремусом бежал Магнус со свежим шрамом на окровавленном лице.

Бальфус тоже был с ними, похожий на собаку, он хватал их за пятки и облизывал нос и лоб длинным языком. А его вампирша скользила над ними на крыльях то ли бабочки, то ли летучей мыши, натянутых от лодыжек к запястьям, оскалив зубы вполлица. Рудигер продолжал бежать и тащил их всех за собой.

Они двигались так быстро, что казалось, будто они стоят, деревья бросались им навстречу, земля разлеталась из-под ног.

Доремуса пронзила боль, острая, как от удара кинжалом.

Они догнали добычу.

Они вылетели из-за деревьев на поляну и увидели свою жертву.

Рудигер выпустил из рогатки камень. Он попал жертве по ногам, и она упала, покатилась, ударилась о поваленное дерево, с хрустом ломая кости.

Лунный свет пролился на поверженную жертву.

Рудигер издал торжествующий вопль, пар поднимался от его разинутого рта, и Доремус увидел лицо добычи.

Он узнал свою мать…

…и проснулся, дрожа, весь в поту.

— Мальчик, — сказал Рудигер. — Сегодня ночью у нас охота.

Его отец стоял в дверях своей спальни, сгибая лук, чтобы поставить на него тетиву. Жилы на его шее под бородой туго натянулись.

Слуга стоял наготове с охотничьим костюмом Доремуса. Юноша вылез из постели, босые ноги обожгло холодом на каменном полу.

Этого холода было недостаточно, чтобы убедить его, что это уже не сон.

С его отцом был граф Магнус, и Бальфус, и Женевьева.

Доремус не понимал.

— Вторая из наиболее опасных тварей.

Он натянул одежду и принялся сражаться с сапогами. Он постепенно просыпался. Снаружи была еще глубокая ночь.

На единорогов охотятся днем. Тут что-то другое.

— Мы охотимся ради нашей чести, Доремус. Ради имени фон Унхеймлихов. Нашего наследия.

Едва он оделся, его повлекли по коридору к выходу.

Ночной воздух тоже обжигал, студеный, пахнущий деревьями. Магнус держал зажженные фонари. Бальфус охаживал плеткой двух псов, Карла и Франца, чтобы разозлить их до бешенства.

Землю припорошило снегом, и хлопья все еще лениво слетали с неба. Они таяли на его лице, превращаясь в холодные мокрые кляксы.

— Эта шлюха опозорила наш дом, — сказал Рудигер. — Наша честь должна быть восстановлена.

Сильвана дрожала, стоя между двух слуг, изо всех сил старавшихся не касаться ее, словно она подцепила чуму. Она была одета в странную смесь мужских и женских одежд, частью дорогих, частью дешевых. Шелковая блузка была заправлена в кожаные брюки, на ногах были старые охотничьи сапоги Рудигера. Поверх всего был надет жилет из воловьей кожи. Волосы в беспорядке рассыпались по лицу.

— А этот глупец оскорбил наше гостеприимство и показал, что недостоин своего места.

Глупец был Ото Вернике, одетый так же, как Сильвана, смеющийся с деланой беззаботностью.

— Это шутка, да? Дорри, объясни своему отцу…

Сильвана хладнокровно залепила пощечину коменданту охотничьего домика Лиги Карла-Франца.

— Идиот, — бросила она. — Не унижайся, не доставляй ему удовольствия…

Ото снова засмеялся, тряся подбородками, и Доремус увидел, что он плачет.

— Нет, я хотел сказать, ну, это просто…

Рудигер смотрел на Ото бесстрастно и сурово.

— Но я же магистр, — выговорил Ото. — Салют Карлу-Францу, салют Дому Вильгельма Второго.

Он отсалютовал трясущейся рукой.

Рудигер хлестнул его по лицу парой кожаных перчаток.

— Трус, — бросил он. — Если ты посмеешь еще раз упомянуть Императора, я убью тебя прямо здесь и скормлю твою печень собакам. Ты понял?

Ото отчаянно закивал, но промолчал. Потом он схватился за живот, и лицо его стало серо-зеленым.

Он рыгнул, и из его рта вытекла желтая струйка.

Все, включая Сильвану, отступили подальше.

Ото упал на четвереньки и затрясся всем телом, как заколотый боров. Он широко разинул рот, и оттуда фонтаном изверглось все, что он успел проглотить. Это была прямо-таки чудовищная рвота, достойная войти в легенды. Он давился, рыгал и блевал, пока в желудке не осталось ничего, кроме желчи.