— Это было великолепно, но так не воюют! Вы же знали…, знали, что эта атака — сущее безумство, — потрясенно продолжал вопрошать вражеский офицер.

Бессильная ярость волной захлестнула Форстера. Туман, застилавший юноше глаза, несколько рассеялся и, в метре от себя, он разглядел покрытый кожей эфес своего меча — если бы только ему удалось дотянуться…

Давление вражеского сапога его шею усилилось.

— Несмотря на всю глупость вашего командира, вы удивительно мужественно сражались, солдат, — с нескрываемым восхищением заметил талабекландец. — Было бы не справедливо лишить жизни такого храброго воина, поэтому, тебе лучше не давать мне повода, солдат. Если не против — ты будешь нашим почетным гостем. Извини, не могу сказать, насколько твое пребывание у нас может затянуться!

— Перевяжите его раны! Когда закончите, заберите в наше расположение…, - это были последние слова, которые услышал юноша, прежде чем потерять сознание.

После объявленного под вечер сторонами перемирия, стирландцы начали собирать своих погибших и раненых в этой мясорубке воинов.

Разочарование, растерянность и гнев, царили в лагере графа Мартина. Все эти чувства быстро уступили место горю и скорби, по мере того, как все выше и выше росли костры, предназначенные для мертвых — из трех с половиной сотен человек, составлявших отряд графа Игнатица, назад вернулось меньше пятидесяти. Сам граф, ответственный за эту чудовищную бойню, также нашел свою смерть на поле боя.

Вид поля сражения был ужасен: всю долину перед Ферликскими Холмами усеивали трупы людей и лошадей. Немногие, еще остававшиеся в живых солдаты, израненные и истекающие кровью, слабо стонали, зовя на помощь своих товарищей. Изувеченные лошади жалобно ржали, не в силах подняться на ноги — кровавая пена, покрывала их оскаленные морды.

Медленно угасал осенний день; ночь вступала в свои права, окутывая Ферликские Холмы своим бархатным покрывалом, примиряя недавних противников, живых и мертвых. Звенящая тишина опустилась на землю — словно, сама природа, ужаснувшись чудовищности произошедшего, впала в оцепенение. Лишь одинокое печальное ржание добиваемых солдатами изувеченных лошадей — время от времени оглашало унылую долину.

Нарцизиа де Врис очаровала Скеллана.

Это была женщина-тайна, женщина-загадка!

Он был вынужден прятаться в катакомбах Старого Города, питаясь отбросами, в то время, как Нарцизиа — играя роль обворожительной гетеры, порхала, словно бабочка, из одних объятий в другие, смеясь, очаровывая и соблазняя своих богатых и знаменитых поклонников. Мужчины сходили от нее с ума — каждую ночь Скеллан наблюдал вечерние прогулки девушки в сопровождении актеров, торговцев, чиновников и аристократов. Нарцизию, как магнитом, притягивали люди, облеченные властью — при этом, ни один из ее поклонников не заподозрил, какая тьма скрывается за красивой оболочкой этой обворожительной красавицы. И уж, конечно, ее появление не вызывало среди скота такой паники, как появление Скеллана.

Скот, и особенно, его мужская половина — боготворили Нарцизию да Врис. Их притягивало к ней, как ночных бабочек притягивает свет одинокой свечи, горящей во мраке ночи, они слетались к девушке, угождали ей и баловали ее в надежде погреться в лучах ее славы. И хотя те, кто слишком приближался к Нарцизии, могли и весьма больно обжечься — но, разве мотылек заботится о том, что может сгореть в пламени?

Девушка была удивительно умна и осторожна, дьявольски хитра и очень разборчива в выборе источника пищи.

Скеллан быстро понял, что Нарцизиа поддерживает свои силы, беря, по чуть-чуть, от каждого из своих многочисленных поклонников: немного там, немного здесь — слишком игривый поцелуй, короткое нежное покусывание — никто из почтенных джентльменов даже заподозрить не мог, что эта очаровательная красавица использует их в качестве живых консервов. Девушка была столь очаровательна, ласкова и, казалось, настолько увлечена их шутками, что легко водила за нос всех этих напыщенных глупцов. К немалому изумлению Скеллана ни у одного из многочисленных любовников Нарцизии не возникло и тени сомнения в том, что уж больно все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Правда, люди никогда не являлись самыми разумными из живущих на земле существ.

Иногда, вампир присоединялся к игре, следуя за девушкой и ее гостем — Скеллан скрывался в тени балкона красавицы, в то время как Нарцизиа разыгрывала для него утонченный спектакль, соблазняя молодых красивых юношей и получая от них то, что было нужно ей, взамен на то, что хотели они.

Наблюдая за Нарцизией, Скеллан пришел к выводу, что она далеко не единственная представительница своего вида в этом имперском городе. Теперь, когда он знал, на что обращать внимание, выявить Ламий стало значительно проще: оказалось, что помимо Нарцизиа да Врис в Нульне обитало еще около полутора десятков ее родственниц, каждая из которых стремилась занять достойное место в иерархии Нульна с помощью своих многочисленных поклонников.

Ходьба по-прежнему давалась ему с трудом — арбалетный болт охотника на ведьм, глубоко вошедший в его тело той памятной ночью, продолжал напоминать о себе тупой ноющей болью. Этот проклятый ублюдок добавил в него серебро, поэтому, хоть Скеллану и удалось вытащить болт — плоть вампира была отравлена и, не спешила регенерировать. Поэтому, Джон Скеллан был вынужден прихрамывать, подволакивая левую ногу. Со стороны казалось, что это какой-то калека, несущий на себе печать бушующей в Империи гражданской войны.

Все свободные ночи вампир отныне посвящал исследованию мира Ламий, следуя то за Нарцизией, то — за другими девушками. Все они были удивительно красивы, будучи, несомненно, гораздо более привлекательными, чем куртизанки и прилипалы, окружавшие Конрада. Скорее, своей вызывающей красотой, они напоминали самую прекрасную женщину, которую когда-либо встречал Скеллан — Изабеллу фон Карштайн, бессмертную подругу Влада. Он и подумать не мог что, когда-нибудь, сможет снова лицезреть такие изысканные и утонченные черты.

Сумрак ночи продолжал окутывать медленно просыпающийся город, не спеша уступать свои права приближающемуся рассвету.

Занимался холодный сумрачный день — в морозном воздухе отчетливо чувствовалось приближение зимы.

Коляска прогрохотала по улице, минуя укрытие, в котором затаился Скеллан. Подковы лошади выбивали искры из булыжной мостовой, из ноздрей животного струились облачка пара.

Опасаясь быть обнаруженным, вампир прижался к стене, стараясь надежно скрыться от случайных глаз в предрассветном мраке.

Почувствовав нежить, животное шарахнулось в сторону, сорвавшись в стремительный галоп. Незадачливый возница с трудом успел подхватить поводья — с силой натягивая их в попытке справиться с разбушевавшейся лошадью, он отчаянно вопил благим матом:

— Стоп, девочка! Тпру-у!!!

Борьба продолжалась, пока экипаж не скрылся за поворотом в дальнем конце улицы.

Из густых облаков, низко нависших над городом, робко упали первые снежинки.

Скеллан продолжал осторожно красться, прячась в тени зданий, неустанно следуя за так интересовавшей его девушкой. И хотя Нарцизиа знала, что Джон находится неподалеку, он никогда не делал попыток выйти из своего укрытия в неверный свет уличных фонарей: удивительное, доселе незнакомое чувство неловкости, сковывало его. Он чувствовал себя дьявольским чудовищем, преследующим беззащитную красавицу. Скеллану приходилось постоянно напоминать себе, что эта девушка — вовсе не была невинным созданием. Нарцизиа была таким же хищником, как и он сам! Быть может, даже более совершенным.

Смутная тень давно забытых воспоминаний внезапно шевельнулась в душе вампира — этот район Нульна оказался ему знаком.

Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как он охотился на этих улицах вместе с Маннфредом. С плотоядной усмешкой вампир вспоминал, как за одну ночь они изменили город. Та ночь длинных ножей — навсегда останется в памяти скота: правящее семейство Лейбовтиц не просто сместили — их уничтожили, разорили и унизили. История гибели одного из знатнейших родов Империи давно стала легендой, а изощренные способы расправы с ними даже сейчас вызывали у Скеллана плотоядный трепет удовольствия.