Я расслабляюсь.

Пять.

Стрела поражает меня в горло.

Я пытаюсь рассмеяться, хотя ни звука не слетает с моих губ, когда вспоминаю, как умер первый из зверей. Боги смеются надо мной. Я падаю на колени, и мои глаза отыскивают моего убийцу. Я вижу его и вижу нечто в его глазах, нечто столь знакомое, и понимаю в этот миг, что не был единственным охотником в лесу в этот день.

Шесть.

Федор выслеживал зверолюда три дня.

Он слышал рассказы, что группа человекоподобных чудовищ обитает в лесу, но он никогда не верил этому до сих пор. Он вытащил стрелу из горла существа, освещённого ярким солнечным светом, проникающим через щели в лесном пологе. Это было слиянием человека и животного, покрытым густым косматым мехом, с закручивающимися рогами, растущими из головы. Зверолюд, как называют их южане. Он покрепче запахнул своё толстое меховое пальто.

Вытащив топор из-за пояса, Федор занёс его, чтобы отделить голову твари от тела. Когда он посмотрел вниз на существо, то встретил его слабый взгляд и увидел нечто знакомое, нечто, что он узнал. Мгновение они были связаны — охотник и добыча — прежде чем Федор опустил топор.

Не переведено.

— Выбирайтесь, быстрее! Она сейчас раздавит меня!

Рёбра огромной труповозки содрогнулись, деформировавшись в попытке раздавить похожего на чучело человека, который удерживал их разведёнными. Зажатый между прутьями, согнувшийся почти горизонтально, друид вскрикнул, из последних усилий удерживая прутья костяной клетки ещё несколько драгоценных секунд, кровь заливала его спину и ступни.

Взревев, на помощь тощему друиду пришёл напоминающий бочку человек с растрёпанными белыми волосами и просунул плечи в зазор. Хотя его златые годы уже явно миновали, у гиганта всё ещё оставалась сила старого лесоруба. Вместе мужчинам удалось удержать рёбра-прутья клетки разведёнными. Ещё один пленный, смуглый рыцарь в заляпанных грязью помятых доспехах, воспользовался шансом и боком проскользнул сквозь удерживаемую его товарищами щель. Как только он выкатился на влажную траву и вытащил длинный меч, крылатый ужас, визжа, словно ведьма, вылетел ему наперерез.

Вокруг стен костяной клетки десятки бледных рук, покрытых гнойными нарывами, просунулись сквозь прутья, хватая и разрывая одежду всё ещё остававшихся в живых её обитателей. Заключённые отчаянно пинали и колошматили тянущиеся к ним бледные конечности, звуки ломающихся костей перемежались возбуждённым визгом трупоедов, пытавшихся проникнуть внутрь.

Многие мужчины и женщины внутри клетки всё ещё были прикованы к её костяным стенам, но некоторые уже освободились от своих пут и выбирались на поляну перед нею. Высоко над ними огромная каменная карета сошла с кружащихся грозовых небес, удерживаемая в воздухе сине-зелёным сонмом призраков. Реликварий в задней части паланкина содержал нечто настолько злобное, что даже ночной воздух содрогнулся от отвращения.

Мордекол Кадавион вверил свою душу Морру, напрягся и протиснулся сквозь щель в костистых стенах своей темницы.

Мордекол пробудился от беспокойного сна, поморщившись, когда костяную клетку тряхануло на очередной колее разбитой сильванской дороги. Чёрная жреческая мантия натянулась на его исполосованной рубцами спине — наследия беспощадной порки в замке Штерниесте. Словно сочувствуя, зияющая рана на его вскрытом запястье вновь вяло дёрнулась.

Вокруг него, на ложе из трупов лежали ещё девять мужчин и женщин, прикованных к стенкам структуры, расположенной в задней части загадочной повозки и напоминающей своим видом огромную грудную клетку. Впереди было сложное ярмо из костей и сухожилий, которое тянули по дороге шесть трупов, облачённых в лакированные чёрные доспехи. Это были останки рыцарей, противостоявших злодею фон Карштайну за пределами замка Штерниесте, и поднятые из мёртвых, чтобы служить ему в смерти там, где противостояли при жизни. Мордекол как раз смог разглядеть и самого фон Карштайна, едущего через мрак во главе сей странной процессии — бронированный силуэт на скелетном скакуне.

Соузники Мордекола были практически погребены в трясине из бледных конечностей и вскрытых торсов. Их головы безмолвно покачивались в такт громыхающей по колдобинам тюрьме. У каждого была такая же рваная рана, как и у жреца, красно-чёрная и у многих воспалившаяся от инфекции. Большей частью они лежали, прислонившись к костяным прутьям своей тюрьмы. Некоторые, как Мордекол, пытались урвать хотя бы краткие моменты сна, в надежде хоть немного вернуть былую силу.

Однако по-настоящему отдохнуть было практически невозможно. Трупная вонь от тел, скопившихся на дне клетки, была просто невыносима. Жирные мухи жужжали и резвились в гниющих кишках, кровавых провалах глазниц, даже в ранах самих пленников, полученных при попытке вырваться на свободу.

Молодой жрец понимал, что ему предстоит умереть, став сырьём для выполнения любых мерзких целей Маннфреда, какие только придут тому в голову, а затем его либо выбросят далеко от объятий Морра, либо — что ещё хуже — воскресят, чтобы и в смерти он продолжал служить вампиру. Когда его впервые выдернули с работ по реконструкции Вэнсского храма Морра, эта мысль была в равной мере ужасающей и мучительной. Теперь же Мордекол практически приветствовал ужасающую истину о своём затруднительном положении. Она питала его гнев — гнев, который он мог использовать, как топливо, чтобы остаться в живых, и мужество, чтобы действовать, когда судьба улыбнётся ему.

Мордекол расправил сбившуюся рясу, почёсывая сквозь ткань раны на спине, тщетно пытаясь найти хоть чуть-чуть более удобное положение.

— Прекратите ковырять их, — прошипела круглолицая матрона, прикованная напротив.

Жрица Шаллии оторвала ещё одну полоску ткани от апостольника, и, обернув вокруг локтя, начала сматывать её в бинт, который всё ещё сохранял видимость чистоты. Мордекол последние несколько дней наблюдал за её способностью превращать красно-коричневый цвет ткани в чистейший белый. Она неустанно работала, пытаясь вылечить всех, до кого могла дотянуться. Полностью отказавшись от сна, она молилась богине исцеления и милосердия. Впрочем, безрезультатно. В конце концов, после того, как богиня перестала отвечать, жрица была вынуждена использовать навыки полевой медпомощи, какие только знала.

Пожилой священник Зигмара лежал без сознания рядом с ней. Хотя и на нём, как и на всех остальных, были кандалы — он не был привязан к стене клетки. Его окровавленный бронзовый панцирь и тяжёлый пояс были сняты и лежали в грязи рядом с ним. Жрица, вне всякого сомнения, была права, первым делом занявшись зигмаритом, ибо его раны были действительно самыми тяжёлыми. Мордекол мог бы поклясться, что видел блестевший, серовато-розовый мозг человека, проглядывающий сквозь ужасающую дыру в черепе. Тёмные от крови, его бинты медленно разматывались на колени жрицы Шаллии.

— Если вы продолжите ковырять эти раны от кнута, — раздражённо пробормотала она, пока возилась со своим пациентом, — то уже очень скоро в них попадёт инфекция.

Мордекол опустил здоровую руку, на его лице появилось угрюмое выражение.

— Какое это имеет значение, сестра?

Она проигнорировала его, заматывая страшную рану своего пациента свежей тканью.

— Мальчишка прав, Элспет, — сказал бородатый мужик у передней стенки повозки. — В скором времени мы все станем пищей для воронья.

Этот могучий человек был жрецом Ульрика — Мордекол узнал символ волка, выжженный у него на лбу. Он сидел спиной к своим сокамерникам и наблюдал за горизонтом, в ожидании избавления, в которое никто из них на самом деле не верил.