— Не надо... не надо, — неловко толкал Берегового плечом Стуге. Но все равно Береговой не мог, не в силах был сдержать кашля, которым хотел обмануть и себя, и Сережу, и огневиков...

Нет, есть такие мгновения в жизни, когда и мужчине не стыдно горько, беззвучно плакать. И пусть слезы обжигают щеки, солеными каплями остывают на губах.

А за спиной все так же стремительно гнал серебряную поземку ветер по ледяному полю и, должно быть, уже сковывал морозец легкой прозрачной броней полынью, мимо которой только что пронесли Берегового на орудийном лафете кони, а где-то на дне полыньи стыли и люди, и кони, и послушный им до этого рокового мгновения орудийный металл.

На решение Курганова, может быть, повлияло то, что с гибелью третьего орудия Береговой ожесточился, замкнулся, стал вспыльчивым и раздражительным.

— Так вот, — говорил ему в заключение беседы Курганов, — новый дивизион примите сегодня же. Он вливается в наш полк и будет третьим. В нем нехватка и людей, и материальной части, но со временем все уладится. Главное, сделайте так, чтобы люди дивизиона сразу почувствовали себя равноправными панфиловцами, а это право надо завоевать на деле. Вот и помогите им.

Он смотрел испытующе, и этот взгляд убедил Берегового в том, что его просьбам и возражениям наступил конец.

— Разрешите идти? — козырнул он в знак своей невольной покорности.

— Идите. И потрудитесь сразу поставить себя на место.

Береговой недоуменно остановился. Курганов подошел к нему, взял за ворот гимнастерки.

— Командиры батарей там все капитаны, кадровые, а у вас вот только один квадратик. Маловато для командира дивизиона... Ясно теперь?

— Ясно, товарищ подполковник...

Дивизион Береговой застал в небольшом селении, каких много разбросано в Подмосковье. В штабе его встретили комиссар дивизиона Сергей Иванович Усанов и командиры батарей. Приказ о назначении Берегового им уже был известен, и все они с нескрываемым любопытством оглядывали «новое начальство».

Полчаса беседы, и Береговой отпустил командиров. Знакомство самое официальное и короткое. Попросту говоря, некогда: дивизион занимал боевой порядок, и не до продолжительных встреч было сейчас. Да и скорее, а главное — глубже познаются люди в деле.

Начальником штаба к Береговому в дивизион Курганов назначил Атифа Амировича Нариманбекова. Все движения этого человека были всегда медленны, скупы, но точны. Нариманбеков — азербайджанец. Строен, красив и изящен, как девушка. И глаза у него, как у девушки, темные, широко открытые, с влажной поволокой. Он инженер по приборостроению. Они с Береговым знали друг друга еще с Алма-Аты. В том постоянном напряжении, которое сопутствовало им с первых дней пребывания в полку, Нариманбеков проявил удивительное спокойствие и какую-то приятную ровность в обращении с людьми, и этим нравился Береговому, хотя он часто слышал: и бойцы, и командиры за глаза именовали Нариманбекова не иначе, как «князь Кавказский». Впрочем, в этом прозвище не было ни неприязни, ни насмешки, а скорее чувствовался ласковый юмор, спутник фронтовой дружбы.

— Атиф Амирович, — сказал Береговой, — просмотрите документацию и побывайте на огневых позициях, а мы с комиссаром — на наблюдательные.

Осмотрев наблюдательные, они возвратились в штаб полка на доклад.

— Народ в нашем дивизионе замечательный, с первых дней войны в бою. Уральцы в основном, — неторопливо рассказывал в пути комиссар Сергей Усанов. Он ехал на небольшом коренастом коне, обросшем длинной густой шерстью, сидел неумело, не зная, куда девать поводья. Просторные кирзовые сапоги были подобраны явно не по размеру, огромная шапка-ушанка поминутно сползала ему на брови. Лицо комиссара молодо, открыто. Голубые глаза смотрели ясно и умно, и говорил он просто и проникновенно, со знанием своих людей, говорил именно то, что нужно было слышать новому командиру дивизиона. Береговому вдруг показалось, будто он давно знал этого хорошего человека, и у него сразу возникла к Усанову глубокая привязанность и уважение.

— Командиры батарей — хорошие стрелки? — спросил он после продолжительной паузы, последовавшей за окончанием рассказа комиссара.

— Как вам сказать?.. Грамотные, но азартные...

— Что ж тут плохого?

— Особенного ничего. Но вот Ковалевский, например, уж больно увлекается «распашкой площадей». В бою на его батарею на успеваешь подвозить снаряды. А это, как вы знаете, не всегда полезно и хорошо.

— Значит, по отдельным целям стрельба не в его характере?

— Вот именно. А командир очень способный.

Усанов искоса оглядел Берегового и попытался принять более «кавалерийскую» позу.

— А что произошло с вашим дивизионом?

— В одном из боев немецкая танковая колонна разрезала нас. Командир дивизиона Чапаев, сын легендарного комдива, с группой управленцев отошел куда-то на юг, и я не знаю о дальнейшей его судьбе, а я вот с основной группой попал в полосу вашей дивизии. Подрались с немцами основательно, но пробились.

— Только теперь уж не вашей, а нашей дивизии, дорогой комиссар, — с упреком поправил его Береговой.

Усанов виновато улыбнулся:

— Замечание совершенно справедливое... Ты знаешь, — тут же добавил комиссар, как-то естественно переходя на «ты» и, должно быть, высказывая свою давнишнюю думу, — на фронте мне очень редко приходилось встречать плохих людей. Здесь все словно отбросили дурные стороны своего характера.

— Дружба — это то, что воспитано в нас хорошего. Оно — это хорошее — цементирует и дисциплинирует.

Последнее слово Береговой произнес без задней мысли, но Усанов повернулся к нему и горячо сказал:

— Здесь ты правильно заметил. Дивизион наш именовался отдельным, был армейского подчинения и, честно говоря, дисциплинка у нас за последнее время расшаталась. После Чапаева у нас часто менялись командиры дивизиона. Твой предшественник — неплохой командир, но штабного склада, не сумел взять в руки людей. Тут тебе придется основательно поработать.

— Поживем — увидим, — уклончиво отозвался Береговой.

Они вошли в полуразрушенный дневной бомбежкой домик, где разместился штаб полка. Курганова не оказалось. Лисовский велел Береговому обождать командира полка и, позвав Усанова, прошел с ним во вторую комнату. Пока они беседовали, Береговой жадно курил и отогревал затекшие ноги, прислонив промокшие валенки к жарко натопленной русской печке.

Когда появился Курганов, Береговой не заметил. Он подошел к печке и тоже прислонил красные с мороза руки к нагретому кирпичу.

— Ну как, приняли дивизион? — спросил он.

— Принял, товарищ подполковник.

— Хорошо... хорошо. Что у вас ко мне?

— Просьба, товарищ подполковник.

— Какая?

— Переведите ко мне в дивизион старшим на одну из батарей Макатаева.

— Еще что?

— И связиста Нуркенова.

— А Семирека оставляете мне?

— По уставу командирский конь всегда остается при своем командире, — твердо парировал намек Курганова Береговой.

Подполковник подошел к нему вплотную:

— Просьбу вашу удовлетворяю. Карту! — обратился он к своему начальнику штаба и, сгорбившись у стола, продиктовал Береговому боевое распоряжение.

Выйдя на морозный воздух, Береговой ощутил прилив горького одиночества и тоски. Ему так хотелось заехать в родной второй дивизион к товарищам, которых он знал и любил, но нельзя... нельзя. Впереди столько работы, а времени почти нет.

И в который раз, вскочив в седло верного Семирека, Береговой ехал рысью по снежной лесной тропе, окруженный холодом и ночью, чтобы где-то в сарае, в сторожке ли, просто ли под густым шатром сомкнутых сосен собрать командиров батарей, передать им приказ Курганова и потом встать рядом с ними в новом яростном бою, который вот-вот грянет опять.

Пока передвигали орудия на новые позиции, а разведчики и связисты устраивались в передовых окопах стрелков и организовывали наблюдательные пункты, Береговой заехал в штаб дивизиона, который перебрался уже в деревню Соколово, расположенную среди густого леса, прямо на большаке.