Невольный прогноз начальника связи дивизиона оправдался. За этот день боя, самый тяжелый и неприятный для Берегового, телефонная линия умолкала не менее ста раз. Только по непрерывному реву немецких танков и грохоту разрывов он мог догадываться, что от Соколово остались одни развалины.

— Нуркенов, — обратился Береговой к своему связисту, — иди на линию. Устрани порывы, выясни, где начальник связи.

Связист вышел, вскинув контрольный аппарат, но вскоре возвратился. Полушубок его был расстегнут, шапка сдвинута на затылок.

— Товарищ командир дивизиона, в Соколово немцы.

Наступила тишина, и сразу стали ненужными и наблюдательный пункт, и телефонная линия, и окопы, которые успели отрыть за ночь стрелки.

— Что будем делать? — обратился к Береговому командир роты.

Береговой-то знал, что ему делать: ему любой ценой надо пробиться к батареям, там его ждали с таким же вопросом. Он сказал об этом командиру роты.

— А вы вместе с Ковалевским проскочите, — неопределенно закончил он. Неопределенно потому, что мозг сверлила одна мысль: а как же быть с предписанием — без письменного приказа не отходить? Но как, кто теперь доставит этот приказ?

И вдруг в сарай вошел молодой красивый командир. Береговой узнал в нем инструктора политотдела дивизии Евгения Иванова, который давно зарекомендовал себя как бесстрашный человек, и его всегда посылали выполнять самые опасные и ответственные задания.

— А, вот где вы! — радостно проговорил политрук, широко раскинув руки, словно намереваясь обнять всех сразу. — Собирайтесь и марш за мной.

Гора с плеч! Береговой заторопился. Он хотел засветло перебраться через шоссе и отыскать дивизион. Ковалевскому он отдал приказ, как ему следует поступить.

— Я с вами пойду, — выслушав, решительно заявил тот. Говорил он это не только по долгу службы, но и по велению сердца, однако Береговой твердо заявил:

— Нет, Ковалевский, вы пойдете с пехотой и выведете управленцев. Со мной — ординарец и... да, вот Нищета еще пойдет со мной...

Они шли по лесу, целиной. Вечер бродил меж стволов, но верхушки сосен еще золотили косые лучи заката. По мере приближения к Соколово лес наполнялся какими-то конниками, повозками, в небе кружили бомбардировщики. Кавалеристы вели лошадей в поводу, не обращая внимания на беспорядочную бомбежку. На повозках раненые, видно, кавалеристы недавно побывали в каком-то деле и теперь пробирались к своим.

Когда Береговой и его спутники вышли на опушку, напротив Соколово, совсем стемнело, и чужой, нерусский говор отчетливо доносился до них. Осторожно брели они вдоль опушки на восток, а по шоссе в том же направлении двигались немецкие солдаты, повозки, кухни. Затаившись у изгиба оврага, артиллеристы решили выждать удобный момент. И вот этот момент наступил. Прошла очередная группа немцев, шоссе опустело, и только где-то далеко, почти у Соколово, слышался неясный шум. Они побежали к шоссе, как только можно было бежать по снегу, который доходил до колен. Но когда нога почти ступила на накатанный снег, со стороны Соколово на дьявольской скорости вырвался танк. Артиллеристы едва успели упасть, а танк уже пролетел, и орудие его, повернутое в сторону немцев, раз за разом выбрасывало термитные красные снаряды. За первым танком мчался второй, третий, и гусеницы последнего, скрежеща и взрывая снег, едва не перемололи лежащих. Там, впереди, куда умчались танки, возникла беспорядочная стрельба, раздались крики, но все это Береговой слышал, кубарем катясь по склону, туда, где должен был стоять дивизион.

— Ну и дал он им, — услышал он голос Нищеты, когда они уже снова пробирались по лесу навстречу немецкому потоку, только по противоположной стороне.

— Кто, кому? — машинально спросил Береговой. Мысли его были устремлены вперед.

— Да ведь первый-то танк был наш, а за ним немецкие гнались. Вот он и отстреливался. Эх, и потоптал же он фашистов, которые шли впереди. Слышали крик? И откуда он, милый, такой взялся? — ласково восхищался Нищета. «Да ведь это же наш Т-34», — подумал Береговой, пробираясь сквозь ветви, а его новый ординарец Топорков после короткого молчания резюмировал:

— Пробьется он. Наши танкисты везде пройдут.

— Стой, кто идет? — вдруг остановил их невидимый человек, и не успел Береговой ответить, как из-за снежного куста выскочили двое бойцов и радостно, наперебой, забыв про осторожность, зашумели:

— Сюда, сюда!

— Все на месте? — единственно, что смог сейчас произнести Береговой. Спазмы перехватили его горло. Бойцы это восприняли как предупреждение не кричать, и один из них тихо произнес:

— Все в порядке. Товарищ комиссар принял круговую оборону, немцы-то уже, почитай, два часа как идут по шоссе. Вот и поставил он вокруг секреты.

Береговой уже увидел Усанова. Он стоял в своем нескладном полушубке и кирзовых сапогах, молчаливый, спокойный. Все орудия дивизиона он успел стянуть к одному месту. «Молодец, молодец!» — Береговой крепко пожал ему руку.

— Отбой и на передки, — сказал он командирам. — Порядок движения: седьмая батарея — в голове, за ней гаубичная, замыкает пушечная восьмая. Без шума, без суеты, без огня.

— Понятно.

— Ну, а тебе, комиссар, придется впереди шагать. Противника смотреть и получше дорожку отыскивать.

Ночь. Мороз. Безветрие. И справа, и слева, далеко и высоко над деревьями метались багровые зарева. Падали вековые сосны, бесшумно подрезанные пилами, метр за метром уступая дорогу орудиям. С упорством и наслаждением работали люди, плечом подпирая валившееся в яму орудие, сметая с пути деревья. Делали все это с прибауткой, с шутками, не расставаясь с оружием, не забывая об опасности, но потеряв на какие-то часы ожесточение и злость!

— Суровый лес, красивый лес. Никогда такого не видел.

Это говорил Макатаев. Береговой шагал с ним рядом, прислушиваясь не к его словам, а к шуму, который доносился со стороны шоссе.

— Макатаев, — приказал Береговой, — разверните на всякий случай одно орудие.

— Есть, — понимающе отозвался тот и остановил последнее орудие.

Так они стояли на просеке, пока посыльный не позвал их. Макатаев догнал дивизион почти у самого конечного пункта — впереди маячили корпуса какого-то дома отдыха, куда приказано было прибыть. Разочарованно он сказал:

— Выстрелить не пришлось. Шли какие-то фашисты, да повернули обратно.

— Ничего, впереди еще много хороших дел, — утешил Береговой старшего на батарее и сел на коня. Он смертельно устал и был чертовски голоден. Как это умно придумано — строевое седло. Можно даже вздремнуть. Береговой дал поводья Семиреку и выехал на поляну, изрытую бомбежкой, — воронки, разбитые колеса, трупы лошадей.

— Усанов, поехали! — крикнул он комиссару, который примостился на каком-то поваленном дереве у самой поляны и что-то аппетитно жевал.

Без труда разыскали штаб полка. В комнате — сизые облака дыма, — такого истребления махорки они еще не видывали. Из этого облака на Берегового, словно не узнавая, смотрели воспаленные глаза Курганова. Он стремительно вскочил:

— Ты!

Первый раз подполковник назвал Берегового на ты.

— Ковалевский мне обо всем доложил. Он давно прибыл.

— Мы тоже прибыли. Все.

Подполковник подошел к Ляховскому и почему-то ему пожал руку. Тот смотрел на прибывших черными влажными глазами и молча улыбался.

— Карту! — приказал командир полка, но тут же опустился на стул. — Нет, сначала водки и закусить. Садитесь.

— А комиссару третьего дивизиона — хорошие валенки, — неожиданно сказал Береговой.

Усанов виновато улыбался, неловко переступая с ноги на ногу в кирзовых широченных сапогах.