Дмитрий Береговой издали наблюдал, как Арсений Петрашко шел через небольшую крепостную площадь^*. Командирская, с малиновым кантом, пилотка привычно сидела на его голове, хотя еще вчера, как истинный южанин, Петрашко ходил с непокрытой головой. Все призывники были одеты в гражданское. На Арсении же был костюм лейтенанта артиллерии. От этого он казался выше, стройнее и мужественнее.

Береговой изредка встречался с Петрашко в редакции республиканской газеты. Арсений работал в отделе советского строительства, но любил присутствовать на собраниях молодых писателей, к числу которых принадлежал Береговой. Прислушиваясь к горячим, подчас наивным литературным спорам, Петрашко иногда вставлял скупые, всегда удивлявшие своей глубиной и верностью реплики. В таких случаях его чистые синие глаза щурились, а красивое лицо заливал яркий, почти девичий румянец.

В левой руке Петрашко — серая папка, правой он четко и ритмично взмахивал в такт шагам. Он остановился под могучим карагачом, надежно защищавшим от палящих лучей полуденного июльского солнца, и громко скомандовал:

— Артиллеристы, ко мне!

Береговой побежал на зов. К Петрашко из разных концов крепости спешили еще человек десять-двенадцать. Уже под деревом кто-то негромко окликнул Берегового. Он оглянулся, и сильная рука стиснула его ладонь в крепком рукопожатии.

— Сережа... Стуге!.. Откуда ты? — задыхаясь от внезапно нахлынувшей радости, проговорил Береговой.

Они познакомились на действительной службе в горноартиллерийском Ашхабадском полку. В ту пору Стуге был азартным и умелым спортсменом, незаменимым центром нападения гарнизонной футбольной команды. Все его натренированное тело дышало здоровьем и силой. Юные болельщики Ашхабада толпами ходили за ним, на стадионе его встречали аплодисментами и восторженными криками. Он подружился с Береговым, и они полюбили друг друга. После армии виделись редко.

И вот снова свела Берегового судьба с этим хорошим, прямым, честным человеком...

— Значит, снова солдаты, — говорил Стуге.

— Солдаты, Сережа, и, похоже, снова вместе...

Петрашко оглядел друзей, как бы не узнавая Берегового, выбросил правую руку и сухо произнес:

— По ранжиру становись!

Он раскрыл папку и произвел перекличку, помечая карандашом фамилии отсутствующих.

А час спустя он вел свою команду в строю через весь солнечно-знойный город к аэроклубу. Многочисленные пешеходы провожали призывников ласковыми взглядами, и даже трамваи уступали им дорогу.

Здание аэроклуба высокое, бело-голубое, словно пронизанное солнцем. Петрашко скрылся в подъезде, но не успели призывники расположиться на бережку мирно журчащего арыка, как он снова появился и приказал им следовать за собой.

В комнате, куда ввел Петрашко призывников, стояла отрадная после улицы прохлада. Кроме стола и трех стульев, здесь не было мебели. Едва призывники осмотрелись, как в коридоре раздались четкие, гулкие шаги. Внезапно широко распахнулась дверь. На пороге появился высокий, чуть сутуловатый подполковник с артиллерийскими эмблемами на черных петлицах. Он шагнул вперед, замер и, чеканя каждое слово, выкрикнул:

— Здрасьте, товарищи командиры!

Товарищи командиры ответили вразнобой, совсем по-граждански. Подполковник нахмурил выцветшие брови, сел за стол. Справа от него сел батальонный комиссар, слева — майор. Никто не приказывал, но призывники, как и в крепости, выстроились по ранжиру. Батальонный комиссар одобрительно кивнул им головой.

Подполковник внимательно просматривал бумаги, лежавшие перед ним. «Наверное, личные дела, — мелькнула у Берегового догадка, потому что подполковник изредка поднимал голову и пытливо всматривался в каждого из призывников, как бы пытаясь угадать их имена. Наконец он отодвинул бумаги.

— Я Курганов Георгий Федорович^*, командир вновь формируемого артиллерийского полка. А это — начальник штаба полка... — резкий поворот в сторону майора.

— Аугсбург, — поспешно подсказывает майор, сильно картавя.

Как бы досадуя, полковник переспрашивает:

— Как... как?

— Ауг-сбург.

Курганов сердится на себя за то, что не может правильно произнести фамилию начальника штаба, но натренированной волей гасит раздражение и спокойно продолжает:

— Это, — он склоняется в сторону батальонного комиссара, — комиссар полка Скоробогат-Ляховский. А вы, товарищи, наш командный и политический состав. Забудьте, чем вы занимались до этого часа. Отныне вы военные люди, командиры Красной Армии. Вместе нам скоро надо будет оправдать это высокое звание на фронте.

Курганов повернулся к батальонному комиссару. Ляховский встал, поправил ремень и, улыбнувшись, сказал:

— О хороших делах забывать, конечно, не надо, даже о прошлых. Но сейчас, товарищи, Родина и партия поручили нам более сложную, более ответственную работу: в короткий срок обучиться воинскому мастерству, обучить и закалить бойцов, с тем чтобы умело, наверняка бить фашистские орды и разгромить их.

— Именно так, — подтвердил Курганов и тоже поднялся.

Вошли призывники в комнату гражданскими людьми, а через два часа покинули ее адъютантами дивизионов, комиссарами, командирами батарей или помощниками по материальному обеспечению. Превращение это произошло по воле командира и комиссара полка.

Если Ляховский сразу завоевал расположение новых командиров, то Курганов всем показался чрезмерно строгим. «Даст нам жизни», — сокрушенно и озорно заметил Береговому сосед по строю Андреев, ставший теперь командиром шестой батареи.

Курганов и впрямь оказался на редкость суровым человеком. Уже неделю Береговой командовал батареей и ежеминутно испытывал на себе строгость и требовательность подполковника. Непостижимо было: когда Курганов спал, когда он ел, когда он вообще не работал. Правда, работы было столько, что от нее голова шла кругом. В полк, расположившийся лагерем, непрерывно прибывали люди — бывшие колхозные бригадиры, рабочие, мастера, студенты — и всех их надо было немедленно распределить по дивизионам, батареям, взводам.

Хорошо Курганову заниматься таким делом: четверть века служит он в артиллерии... А Береговой? Откуда ему знать, что старшину Соколова, служившего когда-то в арт-парке, можно поставить наводчиком, а рядового Печерина, рассудительного, в летах человека, надо определить ездовым к коням и непременно головного орудия.

Вот и сегодня подполковник Курганов приказал командирам батарей:

— Прибыла амуниция в неразобранном виде. Завтра начнут поступать кони. Каждой батарее привести амуницию в порядок к 20.00.

«Легко сказать «привести в порядок», — раздраженно думал Береговой, глядя на своих ездовых, освобождавших от упаковки какие-то кожаные ремни, ремешки и целые узлы. Амуниция была густо смазана и остро пахла дегтем. Но как собрать в упряжки эту так хорошо пахнущую, ладно покроенную и прошитую кожу?

Однако прошел час-другой, и хомуты, шлеи, тренчики, гортовые ремни постепенно приладились к положенным местам. Ездовые, по-хозяйски споря и припоминая былую службу «на действительной», комплектовали упряжку за упряжкой. Вместе с ними Береговой увлеченно затягивал гужи, примерял супони, раскручивал толстые эластичные постромки. Руки его стали темными от дегтя, лиловые пятна проступили на гимнастерке и брюках. Работа спорилась, чувство гордости и удовлетворения вытесняло досаду и растерянность.

— Чем тут занимаются? — вдруг услышал он знакомый, чуточку скрипучий голос и вскочил.

Глаза Курганова остановились на Береговом, и командир батареи успел заметить в них откровенное одобрение, которое тотчас, впрочем, уступило место укору и даже осуждению.

— А-а, да тут сам командир батареи, — протянул Курганов таким тоном, словно поймал Берегового на месте преступления, — пойдемте-ка, младший лейтенант, в палатку.

В палатке Курганов сел на шаткий топчан. Лицо его утратило строгое, сосредоточенное выражение, опустились плечи — натренированные долгими годами службы мускулы всего тела стремились воспользоваться минутой физического покоя и пополнить силы в случайном отдыхе... Позже там, на фронте, это золотое качество солдата будет выработано и Береговым, а теперь он напряженно выслушивал очередное наставление.