Он вышел из рейхстага 2 мая 1945 года в четыре часа тридцать три минуты. Его сопровождали переводчик Виктор Дужинский и командир стрелкового отделения Дмитрий Столыпин. Под сводами триумфальной арки Сьянов задержался. Сырой ветер пахнул ему в лицо...

Впрочем, расскажем, как оно было, — по порядку.

Смену частей произвели ночью. Роту, в которой служил Сьянов, поглотила глубокая траншея. Илья ничего не слышал, кроме слитного шороха. Проходы были узкие, и новобранцы бороздили глинистые стенки туго скатанными плащ-палатками, рукавами еще не пропитавшихся потом гимнастерок, широкими голенищами добротных кирзовых сапог.

Бывалые солдаты незлобно посмеивались:

— Маскировочкой занялось необстрелянное воинство.

— Выпачкались в глине, как черти.

— Увидят завтра фрицы, от испуга разбегутся, ищи их потом!

Движение прекратилось внезапно. В ушах звенело. Сьянов не сразу уловил потрескивание автоматов, доносившееся от реки Полы, и хищный, скользящий свист пуль. За рекой, над лесом, показалась поздняя луна. Потрескивание автоматов оборвалось. Громко запели соловьи. Чаще вспыхивали осветительные ракеты.

— Передовая, можно покурить.

Рядом с Ильей оказался приземистый, широкоплечий солдат Петр Кореников. Он недавно из госпиталя — после третьего ранения. Его как будто и не интересуют ни выстрелы, ни соловьиные трели, ни вспышки ракет. Прислонился спиной к окопной стенке, обращенной к неприятелю, вынул кисет и сооружает самокрутку.

Илье не терпится узнать, какая она — передовая, какие они — фашисты. Они где-то рядом, стреляют из автоматов и запускают в небо яркие ракеты. И он высовывается из траншеи — на каждый выстрел, на каждый взлет ракеты. Смотрит. Слушает всем своим существом... Вынул зачем-то пачку махорки, разорвал, просыпав драгоценные крупинки.

— Так не годится, — недовольно крякнул Кореников. — Дай сберегу.

— Пожалуйста, — протянул ему пачку Илья, взобрался на бруствер.

Кореников аккуратно пересыпал махорку в свой кисет, смял пачку и бросил под ноги, строго сказал:

— Слезай, не маячь.

«Побаивается, а еще бывалый», — подумал Илья и отошел подальше, к изгибу траншеи. Отсюда хорошо видна излучина реки, где находились немцы. От реки пахнуло ветром. Ветер донес ленивый плеск воды. Откуда-то из глубины ночи вынырнул командир роты, прыгнул в траншею. Постоял рядом и тихо сказал:

— Наступаем, как ударят «катюши». Не забыли?

— Никак нет, товарищ капитан! — вытянулся Сьянов.

— Здесь это ни к чему, — притронулся к его плечу командир роты и пошел, пригибаясь, по траншее — от солдата к солдату.

Слова капитана не взволновали Сьянова. Он просто не знал — что такое наступать, не знал, что надо готовить себя к наступлению. Стоял. Смотрел. Слушал. Там, у немцев, кто-то заиграл на губной гармошке. Чистая, бесхитростная мелодия. Илья узнал: «Сурок» Бетховена.

— Какие они, фашисты?

— Держи, — сказал Кореников, отсыпав на закрутку махорки. — Покури, полезно бывает перед боем.

Когда он подошел, Илья не заметил. А тот продолжал, словно думал вслух:

— Не нравится мне такая песня. Чего они перестали стрелять?

Покурили, присев на дно траншеи и зажимая в ладонях красноватые огоньки. Не сказав больше ни слова, Петр ушел.

Ущербная луна стала тоньше, прозрачнее, а звезды поредели. Поднимался рассвет, и на земле потемнело. Тихо. Слышнее плеск реки. Бесшумно взлетают и сгорают ракеты на ничейной земле. Размякли мускулы, опустились плечи. Дуло автомата обдало холодком и оно стало влажным...

Снаряды ударили внезапно и густо, рядом. Будто молоты по гигантской наковальне. Грохот. Всплески огня. Багровая пыль, черные комья. Содрогнулась, вздыбилась земля. Траншея стала вдруг мелкой и широкой.

Рвутся снаряды. Чаще. Злее. Заметались какие-то призраки. Побежали, в молчаливом исступлении обгоняя друг Друга.

«Бросили... один!» — обожгла мысль. Сьянов выскочил из траншеи и, прижав к груди автомат, побежал. Не чуя ног, не понимая, — куда и зачем. Не заметил, как оказался впереди всех.

— Стой! — вырос на его пути командир роты. — Стой, куда? — раскинул капитан руки и всем корпусом подался навстречу бегущим.

Как бы натолкнувшись на невидимое препятствие, бойцы замерли. Илью оглушила тишина. Пучок света карманного фонарика ударил по глазам.

— А, Сьянов, — узнал его командир роты. — Сигнала не было наступать. И немцы находятся в противоположной стороне. Постреляли спросонья из пушек и угомонились. А ты... а вы... — И ко всем: — Не было этого. Поняли — не было! Назад, в окопы!^*

В два прыжка достиг Илья траншеи, упал на дно рядом с Корениковым. Петр врос в землю. Он смотрел туда, откуда только что летели снаряды. Рядом с ним, на бруствере, лежали противотанковые гранаты. «Он-то не испугался...», — поднялся Сьянов, спросил:

— А что теперь будет?

— Наступать будем, — ответил Кореников. — Оттого, что кто-то в роте спаниковал, наступление не отложат.

Медленно белел восток. Ветер волнами сносил дым от артиллерийского налета. Прояснилась даль.

— Я покурю.

— Понимаю, — Кореников протянул Илье кисет. — Ты запомни: артиллеристы у него слабаки. По площадям стреляют. Правда, треску много. А результат? Вы сами очертя голову полезли под разрывы — и то никого не задело.

— Да, — глубоко затянулся Илья. Кореников продолжал:

— Зато минометчики классные. Тут гляди в оба — жахают без промаха. — Он помолчал, силясь рассмотреть подозрительное облако, поднявшееся над рекой. — А если точнее про ихних артиллеристов, то те, что бьют прямой наводкой. — тоже снайперы.

— Пугаешь? — обронил безучастно Илья. И артналет, и паническое бегство с передовой отодвинулись куда-то в нереальность. В ушах звенел голос капитана. «Этого не было! Поняли?!»

Очнулся от обидных слов Петра:

— Пуганую ворону хочу обучить уму-разуму.

— Ты... слышь, — глухо выдавил Илья.

— Не выпрягайся, еще не запрягли, — примирительно сказал Кореников. — В наступление пойдем рядом, должны знать друг друга.

Рокот покрыл его слова.

— «Катюши»! — сказал Петр и посмотрел Сьянову в глаза.

Илья выдержал этот взгляд.

— Пошли! — и выпрыгнул из траншеи.

Впереди бежал командир роты. Капитан что-то кричал, но что — не слышно. Его обогнали солдаты. Справа два бойца катили пулемет. Их и себя Илья видел как бы со стороны.

Густо ударили немецкие минометы. Люди бежали, падали. И снова бежали. Падали все. Не все поднимались.

Не поднялся командир роты, и это поразило Сьянова. Он задержался.

— Вперед! — хрипло закричал капитан. Закричал с мольбой и ненавистью, как показалось Илье.

Илья побежал за пулеметчиками, далеко опередившими его. Пулеметчики развернули «максим», и он вдруг закашлял, весь сотрясаясь, будто живое существо.

Мина разметала пулеметчиков, когда Сьянов был в трех шагах от них. Его обдало чем-то парным, липким. Бросило на землю, но он тотчас вскочил на ноги. Пришли ясность и ожесточение. Он стал слышать и крики людей, и вой мин, и трескотню пулеметов. Он увидел, что стоит среди разрывов мин. Один. Рота лежит, и по ней колотят мины.

— За мной, вперед! — срывающимся голосом крикнул он и рванулся к немецкой траншее, не оглядываясь. Поверил: живые услышат — поднимутся.

Как выбили немцев из села, Илья не мог рассказать ни тогда, ни много лет спустя. Запомнились нелепо торчащие печные трубы. И мертвые — возле развороченных снарядами домов. Чудом уцелевшее дерево посредине села. Яркая зелень раскидистой кроны на фоне белого облака, а в ней — колесо от телеги, закрепленное плашмя: гнездо аиста...

Пришел комиссар батальона Логунов. Пожал руку.

— Спасибо! — В голосе комиссара тоска, еще не доступная Илье. Протянул кисет. — Кореников просил передать.

— Зачем?

— В госпиталь эвакуировали. Ранен. Тяжело.