Сьянова срочно вызвали к командиру полка. Там уже были капитан Неустроев и член Военного Совета 3-й Ударной Армии. Видимо, только что состоялся важный разговор. Илья представился.

— Здравствуй, — пожал ему руку член Военного Совета. — Давно не виделись.

— С последнего армейского партийного актива, — уточнил Сьянов.

— По времени не так много, — сказал командир полка Зинченко, — а вот по делам...

— Да, — подтвердил член Военного Совета, пытливо рассматривая Илью. — Морщинок под глазами прибавилось. Устал?

— Никак нет, немцы решили посидеть в Кунерсдорфе и нам дали передохнуть.

— А не надоело отдыхать?

— Оттого и морщины, — улыбнулся одними глазами Сьянов.

— Ну что ж, тогда приступим к делу. Товарищ Зинченко, вы будете ставить задачу? — обратился генерал к командиру полка.

— Удобнее командиру батальона. Он ближе к ротам.

Неустроев без рисовки и смущения обратился к Сьянову: в любой обстановке он чувствовал себя свободно.

— История Кунерсдорфа тебе хорошо известна. Немцы, по всему видно, решили взять реванш спустя двести лет. Какие у них здесь укрепления — сам знаешь, не новичок. Придется пройти пять рубежей, а шестой взять. Понял?

Сьянов побледнел.

— Один пройду. С ротой — нет.

Паузу, полную напряжения, расколол звонкий смех Зинченко.

— Ага, что я говорил?

— Да, — покачал головой член Военного Совета. — Впрочем, продолжайте, капитан.

Неустроев досадливо поморщился.

— Короче говоря, создаются штурмовые группы. Первой будешь командовать ты. Придаются семнадцать пушек, пулеметная рота, взвод ПТР и три стрелковых роты. Кроме того, по твоему требованию, особая артиллерийская группа будет уничтожать доты и огневые точки... Теперь как думаешь?

— Пройдем, — просто ответил Илья.

— Начало в 11.00.

Сверили часы. Было 8 часов 17 минут по среднеевропейскому времени.

Сьянов спешит в роту. Оставшееся до начала штурма время уходит на уточнение сигналов взаимодействия, на подготовку оружия. Из приданных подразделений приходят связные радисты. Их прибирает к рукам Вася Якимович.

— Подумаешь, генерал, — огрызается один из радистов.

— Тебе — генерал! — тихо говорит Якимович.

Сьянов слушает бойцов и в который раз поражается: не говорят они перед боем о ранениях и смерти. Все буднично, просто, — как на войне. И он спрашивает радиста:

— «Ура» кричать умеешь?

— Приходилось, — смущенно улыбается радист.

— Тогда не отстанешь, — в свою очередь улыбается Илья.

За полчаса до артподготовки в окопы приходит Алексей Берест. Лицо серьезное, а в глазах радость. Как бы удивленный, говорит:

— Ого, да тут сошлись все роды оружия... Разве что моряков недостает.

— Есть и моряки, — гудит Столыпин.

— Извини, я совсем забыл о потомственных поморах, — Берест угощает бойцов трофейными сигаретами. — Вижу: на Берлин собрались.

— Прикажут — и дальше пойдем! — пылко восклицает Вася Якимович, и щеки его розовеют.

Берест щурится.

— А вот немцы думают по-иному. Они утверждают: русская волна разобьется о кунерсдорфский вал и покатится обратно.

— Это несерьезно! — запальчиво возражает Вася.

Все смеются. Лишь Столыпин молча взбирается на бруствер и оттуда — с высоты — роняет:

— Не покатимся, прошли те времена. Да и нет охоты катиться.

Там, куда смотрит Столыпин, — тишина, безлюдье.

— Они теперь тоже понимают, что наше дело правое, — задумчиво роняет Якимович.

Берест собирается уходить. Улучив минутку, он говорит Сьянову:

— Егорова и Кантария откомандируй в распоряжение полковой разведки. А зачем — скоро узнаешь.

— Исключить совсем?

— Нет, пускай числятся в твоей роте.

Берест уходит. Солнце поднялось и обогрело землю. Воздух колышется прозрачной прозеленью. Белое облако медленно плывет на север, задевая за островерхие крыши Кунерсдорфа. Илья видит мысленным взором чистенькие улочки, по которым неторопливо шагают благополучные бюргеры. В скверике резвятся дети. Открыты магазины. Нелюдно в такой час в пивном баре. Старинные часы на городской ратуше вот-вот пробьют одиннадцать. Привычный, неколебимый звон полетит над мирной далью. Люди, чуждые злобы и войны, должны жить в таком городке. Должны бы...

Сьянов смотрит на часы. С губ готова сорваться привычная команда — приготовиться! Он окидывает взглядом бойцов. Без команды все ясно, все на месте.

Первый артиллерийский залп воспринимается как сильный подземный толчок. Грохот, какого не было за всю войну, вклинивается в уши. Над головами летят снаряды. Их не видно, но по тому, как возмущен воздух, можно догадаться — им тесно в небе.

Прежде чем выпрыгнуть из траншеи и прижаться к огненному валу, Илья с тоской подумал: почему не пишет писем жена? Впрочем, об этом он думал все время и не заметил, как ворвались в первые окопы немцев, как взяли второй рубеж. В траншеях третьего его чуть не подстрелил немецкий автоматчик с длинным красным лицом. Он задержался на повороте траншеи и вскинул на Илью автомат. Но прежде чем раздался выстрел, по автоматчику короткой очередью полоснул Якимович и, споткнувшись обо что-то, упал. На лету его подхватил Столыпин.

— Эх ты, Вася.

— Пустяки, я так, — вырвался из его объятий Якимович и бросился догонять командира роты.

Секунду Митька Столыпин оторопело смотрел ему вслед, а потом обрадованно гукнул:

— Это другое дело — живой! — и шутя обогнал и Васю, и командира.

Четвертый оборонительный рубеж молчал, и Сьянов начал нервничать. Он послал в небо красную ракету. Артиллеристы не успели прекратить огонь, а рота уже была в немецких окопах. Они оказались пустыми. «Тут что-то неладно, так у них не бывает», — мелькнула в голове тревожная мысль, и Илья крикнул:

— Смотреть в оба!

Паузы при штурме мало полезны. Не погас бы наступательный пыл. Позволить солдатам успокоить разгоряченные атакой сердца, смочить запекшиеся губы, на мгновение ослабить руки, сжимающие автомат. А самому окинуть взглядом местность, молниеносно решить, как лучше подступиться к очередному рубежу. И — вперед... вперед.

Впереди — покрытая нежной апрельской травой равнина. На траве — трупы немецких солдат. Нога к ноге, голова к голове, словно уложенные по шнуру ряды. Их не убило, когда они бежали, устрашенные русским артиллерийским валом. Их собрали и выстроили на поляне ввиду оставленного ими четвертого оборонительного рубежа. Выстроили, как на парад. И расстреляли. В назидание тем, кто уцелел, кто должен оборонять пятый и шестой рубежи. Мертвые лежали на свежей зеленой траве ровными рядами. Илья невольно оглянулся на своих солдат.

— Жутко! — содрогнулся Вася Якимович.

— Аккуратные! — сплюнул Столыпин.

— Зачем говорить! — запротестовал Ищанов. По голосу Илья понял: командир отделения упрекал его — зря остановились, надо вперед.

Сьянов вызвал огонь артиллерии на пятый рубеж. Артиллеристы нетерпеливо ждали этого сигнала. Еще не успела взвиться в небо ракета, как всепоглощающий грохот разорвал небо, обрушился на землю. Столыпин что-то сказал, по губам можно было понять: «Вот дают!»

Но когда овладели траншеями пятого пояса, Сьянов знал — выбыла третья часть роты. А те, кто рядом — устали: бой длился уже шесть часов! Впереди — последний, шестой рубеж. Бастион. Ставя ему задачу, капитан Неустроев подчеркнул: «Ты должен пройти пять оборонительных рубежей и взять шестой». Илья отлично понял, что вкладывал в слово взять командир батальона. Кунерсдорф — не просто оборонительный узел немцев. Рубеж истории. Они предполагают измотать тебя, обескровить на пяти поясах, чтобы ты не смог взять шестого. Имей это в виду, действуй так, чтобы взять. Никаких оправданий не будет, если не возьмешь, потому что тебя сопровождает такая огневая мощь, какая не снилась ни одному командиру роты... И Берест, понимает Илья, не зря был в окопе накануне броска. Люди... Он заглянул в их души и не стал произносить возвышенной речи... Люди... Они исполнят свой долг Просто и свято — до конца.