А тварь была уже буквально в нескольких шагах. Теперь мальчишка точно слышал ее дыхание, тяжелое, с рычанием. И запах мерзкой болотной гнили, смерти, гнойных язв, дохлых мышей и еще чего-то отвратительного, тошнотворного наполнял легкие.

Леон прыгнул в сторону, нырнул в поле. Присел у края во ржи, которая доходила едва ли до пояса.

– Батюшка. Батюшка полевик! – Глотая слезы страха, Леон вытаскивал из котомки остатки хлеба. – Батюшка полевик, защити! Спрячь-пожалей! Бери что хочешь, только схорони!

Он протянул перед собой краюху и зажмурился что было сил, стараясь даже не дышать.

Маленькая Злата вдруг замолчала.

Тяжело ухнуло. Земля задрожала. По лицу Леона ударила мелкая дорожная крошка.

Вонь сделалась совершенно нестерпимой. И мальчишка кожей почувствовал, как стоит совсем рядом огромное злое чудовище. Холодом веяло от него – зимним лютым. А в руках странным образом шевелился хлеб, будто живой.

Несмотря на сковавший его ужас, Леон приоткрыл глаза.

Там, на вытянутых ладонях, вместо куска хлеба сидело множество бабочек. Ярких, дневных, цветных бабочек. Много-много! Они шевелили крылышками и будто живой цветочный ковер укрывали руки Леона. Их маленькие цепкие лапки щекотали кожу. Сотни, тысячи бабочек порхали вокруг, садились мальчишке на плечи, голову, спину! Все вокруг было наполнено мельканием их крыльев. И пахло… Удивительно пахло цветами, луговыми, живыми цветами!

Маленькая Злата улыбалась, глядя на мельтешение невесомых крыльев. А Леон боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть, не прогнать.

Ведь совсем рядом топталась огромная, черная как ночь тварь с огромной пастью и острыми кинжалами зубов. Чудовище рычало, злобно скребло когтями дорогу, выворачивая камни. Но не видело Леона!

Так продолжалось долго. Долго.

Потом зверь еще раз рыкнул, толкнулся ногами, помчался назад, к деревне.

Леон обессиленно ткнулся лбом в землю.

Бабочки все кружились и кружились вокруг. А совсем рядом с лежащим мальчишкой сидел старый дед, в бороду которого вплелась трава и брови кустились густыми колосьями. Старик тяжело вздыхал, трогая поспевающую рожь широкими темными ладонями. Он гладил поле, которое теперь, он это чувствовал, еще не скоро обретет своих хозяев.

Где-то в небе тяжело заворочалась гроза. Кончилась засуха.

Деревня была мертва. Целиком и полностью. Леон смотрел на нее издалека. С горки, на которой когда-то был праздник… Подойти ближе ему было страшно. Потому что даже отсюда он видел развороченные дома, залитые кровью улицы. И что-то растерзанное, какие-то кучи красного тряпья, валяющиеся то тут, то там.

В деревне не осталось ни одного целого дома. Ни одного. И даже церковь, та, что стояла на месте древней крепости, сейчас лежала в руинах. Откуда-то поднимался черный дым. Ночной дождь потушил вспыхнувшие пожары, и по улицам текли ручьи, красные от крови.

Деревня молчала. Не лаяли собаки. Не мычали коровы, и даже вездесущие петухи не подавали голос. Все вокруг было мертво.

Леон смотрел на это сверху и никак не мог себя заставить спуститься с холма. И уйти он тоже не мог. Тут была его родина. Его жизнь. Будто он тоже погиб где-то тут, в ночной страшной бойне. И лежит сейчас где-то там, вместе с отцом, мамой, Гердой, одним из этих безликих тряпичных кульков.

Ему почему-то было сразу ясно, что погибли все, что неведомая смерть, пришедшая вслед за паладином, уничтожила всех до единого. И даже домашний скот. Когда уж она успела? Леон не знал. Может быть, убив паладина и тех, кто пытался сопротивляться, она кинулась в погоню за ним и, вернувшись.

Леон затряс головой!

Он не хотел думать об этом. Не хотел.

И все равно мысли упрямо возвращались к ночной трагедии. Так руки умирающего трогают больное место, касаются раны, причиняя только боль и страх.

Хотелось верить, что кто-то сбежал. Сумел раствориться в ночи.

Может быть, мама?..

Но разум напоминал ему, как спасся он сам. Как чудо, и только оно, сумело заслонить его от неминуемой смерти. Как быстро нагнала его тварь. Как уверенно шла по следу. И что даже паладин не смог остановить ее.

Паладин.

Приведший в его деревню смерть. Убивший всех. Уничтоживший мир, в котором жили люди. Ради чего?! За что?!

Леон молча катался по земле, царапая лицо скрюченными пальцами.

За что?!

Мальчишка вспомнил тот восторг, с которым глядел он на блестящие доспехи, на могучих, сильных воинов, которые помогают обиженным, спасают попавших в беду. Как с замиранием сердца смотрел на паладинов, что пришли на помощь, когда деревню атаковали мертвяки. И теперь перед ним лежала его жизнь, измазанная в крови и грязи. Убитая монстром из ночного кошмара. Который пришел вслед за паладином. За тем самым воином в сверкающих латах, буквально сошедшим с картинок в книге, по которой маленький Леон учился читать.

Мальчишку скрутила судорога. Желудок толкнулся у самого горла.

Вырвало.

Теперь Леон лежал на склоне холма, обессиленный и грязный. Перед глазами все плыло. Он совсем не плакал. В душе было черным-черно от боли, и это пепелище не могло родить ни единой слезинки.

И будто помогая ему, из низко летящих туч пошел мелкий дождик. Капли падали Леону на лицо, прокладывали чистые дорожки через грязь. От этого странным образом становилось легче. И злая боль, что стягивала грудь как обручем, куда-то отступила. Спряталась.

Захныкала сестренка, укутанная в платок.

Леон вдруг осознал, что она плачет уже давно, но он не слышал, занятый собой и своим страданием. Сгорая от стыда, он подхватил ее на руки. Забормотал что-то успокаивающее. Вытер заплаканное лицо.

Надо было идти.

Он вспомнил, как когда-то, теперь казалось, что очень-очень давно, мать рассказывала ему сказку про дорогу. Что если идти по ней туда, куда уходит солнце, то будут там другие деревни и даже города, хотя идти и надо долго. А если не останавливаться, то можно добраться до самой столицы.

Туда и надо.

Зачем?

Леон вытащил из сумки сверток, который передал ему паладин. Развернул. На грязной тряпке лежала статуэтка. Какой-то уродец сидел на непропорционально коротких ногах, положив клювастую морду на собственный гигантский половой орган.

Из-за этого?..

Леон резко повернулся к реке, взмахнул рукой и… и замер.

Он вдруг понял, что не может выбросить мерзкую статуэтку. Буквально не поворачивается рука. Леон сделал пару шагов назад, снова размахнулся. Рука замерла на взмахе.

«Сохрани ее!» – всплыла в голове фраза.

Леон в бессильной злобе топнул ногой!

Что же делать?!

Он поднял сестренку на руки, перекинул через шею углы платка. Кое-как завязал.

Надо идти.

Дождь был теплым, но дорога раскисла, и идти было тяжело. Леон выбрался на обочину и пошел по траве. Ноги вмиг сделались мокрыми, но летом такое не страшно.

Леон миновал лесок, где этой ночью едва не заплутал. С некоторым удивлением он понял, что плутал буквально в трех соснах. Да еще умудрился найти там болото. Где? Леон ненадолго остановился, срезал длинную палку, с какими обычно ходили из деревни в деревню ходоки.

Выйдя к полю, мальчишка низко поклонился ему и пошел дальше. Отсюда начиналась незнакомая территория, сюда он никогда не забредал ни один, ни со взрослыми.

– Ничего-ничего, – прошептал он, обращаясь к Злате. – Доберемся до жилья. Молочка тебе выпрошу.

Девочка хныкала. Подтягивала носом. Леон пытался кормить ее жеваным мякишем, благо хлеб еще был. Злата поначалу отказывалась, но потом стала глотать. Уже хорошо.

Ближе к полудню дождик прекратился, сошел на мелкую морось, а потом и она пропала. Выглянуло солнце. Степь, что лежала кругом, закурилась испаряемой влагой. Дышать стало трудно, однако Леон обрадовался солнышку. До вечера оставалось совсем чуть, а ночевать в мокром – верная дорога к болезни. Да и костерок проще развести. Особенно если найти ель или сосну. Под их лапами всегда сухо, и горят они жарко.