И вот мировая история замелькала в обратном порядке. Эсэсовцы помогали польским евреям выбираться из газовых камер, всплывали погибшие галеоны, расчлененные тела срастались, жертвы выпрыгивали из зубастых пастей и убегали спиной вперед, гоня перед собой хищников. Добравшись до мезозоя, Лаура остановилась.

Мы увидели группу утконосых динозавров, защищающих кладку яиц от кошмарного цератозавра.

Продержавшись две-три секунды, картина меркнет. Взамен появилась африканская саванна со стадом антилоп и крадущимся в высокой траве львом. Тревожно вскрикивает сторожевое животное. Антилопы бросаются врассыпную. Но та, вскрикнувшая, сбежать не успевает…

Потом мы видим джунгли острова Борнео и расширенные от ужаса глаза горной гориллы. Это самка. За ее спиной прячется детеныш.

– Готовность к самопожертвованию, – тихо роняет Лаура. – Альтруистическое поведение. Возникли задолго до появления человека.

Вскоре мы увидели и человека. На кресте.

– Развитие альтруистической линии, – поясняет Лаура. – Уже на уровне сознания.

– Значит, это было? – спрашивает Зара.

– Что?

– Крест.

– Крест был. Но вот вам еще один.

Те же вьющиеся волосы, тонкий семитский нос, мягкая бородка.

– Собирательный образ?

– Да. Однако существовал и основной прототип. Увы, точного ответа на главный вопрос по-прежнему не видно. А этого человека узнаете?

– Джордано!

– Джордано. Жертва ради свободы мысли. А вот так выглядел молодой Сидхартха. Правда, напоминает нашего Сержа?

– Очень даже, – кивает Круклис.

– А вот Эразм Роттердамский. Идея гуманизма. Здесь мы имеем возможность проверить портретно, и все сходится. Гипатия Александрийская. Джефри Чосер, предтеча Марло и Шекспира. Князь Ярослав, неудачливый воитель и благополучный государь. Жизнь дана для радости, это его слова…

– Как мы могли их вспомнить? – удивилась Беатрис. – Память генов?

– Памяти генов не существует, – сказала Зара. – В смысле прижизненных впечатлений.

Ее поддержала Лаура.

– Это помним не мы.

– А кто?

– Те, кто старше нас.

– Ты так уверена?

– Другого объяснения нет. Никто не может вспомнить динозавров, вымерших семьдесят миллионов лет назад.

– Да, действительно, – согласился Зепп. – Продолжай, пожалуйста.

– Смотрите, вот Роджер Бэкон. Это, вероятно, Ибн Сина в бухарский период жизни. Имя следующего человека неизвестно, а жаль. Похоже, именно он придумал колесо.

На подушках мечется больной:

– Света, больше света…

– Гете.

Еще один умирающий:

– Иду искать великое быть может…

– Рабле.

Лаура замолчала. На экране продолжали появляться лица. Мужские, женские, старые и молодые, грустные и веселые, хотя веселые – совсем редко. И старые – редко.

– Да, – сказал Кшиштоф. – Поразительные возможности для историков. Вот это подарок!

– Каковы же выводы? – спросил я.

– Выводы? – удивилась Лаура. – Они очевидны. Во-первых, наша психика подвергается осмысленному воздействию. По-моему, это несомненно.

– А во-вторых?

– Мы победили в себе зверя. Мод права, иначе бы с нами не разговаривали. Вот что означают Кронос-инсайты. Думаю, они будут продолжаться, но уже в менее пугающей форме.

Вспыхнул свет. Самое растерянное лицо было у Круклиса, насколько я помню.

Все хорошо в меру. А у нас же дня не проходило без гостей. Захаживали, заглядывали, забегали на минутку. Поговорить, обменяться мнениями, отведать шанежек Мод или моих коктейлей, просто молча посидеть. Срабатывал известный психологический закон: если человеку с вами хорошо, он искренне считает, что вам с ним не хуже. Закон этот даже в наш просвещенный век знали не все. И хотя почти каждый посетитель следил за визитом и сам по себе бывал у нас не слишком долго, когда число таких визитов переваливает за полсотни…

В общем, времени для общения с женой у меня не оставалось. Мы не могли обменяться мнениями по важным вопросам, да и просто узнать друг друга поближе. Я стал подозревать, что либо женился на общественном достоянии, либо общество бессовестно крадет мою собственность.

Оба варианта не радовали.

А приемлемый способ положить конец безобразию отсутствовал. На то, чтобы пресечь поток посетителей, ни у меня, ни у Мод рука не поднималась. Оказалось, что на Гравитоне существует огромная неутоленная жажда домашнего уюта и обыкновенного добрососедского общения. Она проявлялась так понятно, трогательно и искренне, что мы уж совсем было приготовились нести свой крест до тех пор, пока наша популярность не пойдет на убыль естественным путем.

– Долго ждать придется, – посетовал я.

– Нет. Найдутся люди с повышенной чуткостью, – утешила Мод.

И оказалась правой.

В одно прекрасное утро по всей станции включились громкоговорители принудительного вещания. Обычно такое делалось при каких-то чрезвычайных происшествиях. Но никакого ЧП не случилось. Бесценная Беатрис отчетливо, трубным таким гласом объявила, что кабачок «У Сержа-Под-Водопадом» открыт для всех желающих «со времени естественного пробуждения миссис Рыкофф и до семнадцати ноль-ноль по Гринвичу, но ни минутой дольше».

Потом послышалась возня. В эфир прорвался Сумитомо.

– За исключением исключительных случаев, – торопливо вставил он.

– Никаких исключений! – отрезала его заместительница.

– И ты, Беатрис… – горестно молвил губернатор. – Граждане, к оружию!

С тех пор полегчало. Граждане к оружию не бросились. Случались дни, когда к нам приходило не больше двух-трех человек.

– А ведь хорошо без козы, – сказал я.

– Верно, Иов, – улыбнулась Мод.

Вопреки всем волнениям, в периколлапсарий мы вошли совершенно благополучно.

Избыток работы не оставлял особого места эмоциям. Поскольку период максимального сближения с Кроносом весьма короток, все старались использовать каждую минуту. Практически весь исследовательский арсенал станции сосредоточили на одной точке. Кроме того, Гравитон в упор стрелял исследовательскими зондами.

Шел третий час ночи, но на борту мало кто спал. Только в зале управления собралась чуть ли не треть экипажа. Тут были Абдид, Сумитомо, завернутая в плед Оксана – после Феликситура она частенько мерзла, были Зепп, Мод, Кшиштоф. Отработавшая смену Лаура тоже не уходила. Пристроившись в кресле, она что-то вязала доисторическими спицами. Анджела тихо играла на флейте.

Все поглядывали на экран гамма-телескопа, где в ореоле излучений зиял аспидный провал.

Кронос вел себя неспокойно, посылая гравитационные волны одну за другой. Их анализировал Архонт. Через короткое время систематизированная, разложенная по полочкам информация утекала к специалистам.

Наступило горячее времечко, когда за минуту рождались и гибли гипотезы. На их обломках расцветали докторские диссертации. У тех, кто их еще не имел. А те, кто уже имел, те с замиранием духа ждали, не проплывет ли где шальной Нобель.

В этой атмосфере отрешенности прошло секунд двадцать, прежде чем кто-то изумленно вскрикнул.

На одном из боковых экранов показалось нечто, чего быть не должно под боком у «черной дыры». В голубой мути видеокристалла вспыхивал блик, радарная отметка.

– Что такое? – поразился Сумитомо. – Архонт, почему не докладываешь?

– Объект идентифицирован. Это спасательный бот. Для станции опасности не представляет.

– Бот? Какой еще бот? Чей?

– Наш.

– Давай телескопы!

– Выполняю.

Башня главной обсерватории немедленно развернулась.

С помощью звездных рефракторов мы и в самом деле получили потрясающее по четкости изображение самого заурядного спасательного бота. Судя по бортовому номеру, того самого, на котором наша планетологическая экспедиция не так давно вернулась с Феликситура.