Уже останавливая разгоряченного коня, Дипольд подумал, что новомодный механический реннен, пожалуй, не так уж и плох. В ином поединке, где пришлось бы биться на вышибание противника из седла, еще неизвестно, смог бы он одолеть медведеподобного фон Швица. А так… а так вон он, лежит в пыли сбитый и треснувший тарч, а понурый Генрих покидает ристалище. И уже трубят герольды, возвещая очередную победу Дипольда Славного.

Хоть и не удалось в этот раз повергнуть рыцаря-защитника наземь, Дипольд был доволен. Настолько, что решил не брать откупа с побежденного. Пусть миннезингеры прославляют не только отвагу гейнского пфальцграфа, но и его великодушие.

Дипольд бросил оруженосцам обломок копья и шлем, объехал, как положено, ристалище по кругу. Склонил голову перед королевой турнира. Раскрасневшаяся Герда-Без-Изъяна смеялась и хлопала в ладоши. Совсем как малое дитя. Миленькая все же дочка растет у нидербургского бургграфа. А отец давно намекает о женитьбе и наследниках. Да, собственно, почему бы и нет?

Впрочем, сначала…

– Ди-польд!

– Слав-ный!

– Гри-фон!

Дипольд окинул ликующую толпу благосклонным взглядом. Помахал рукой многоголосой и многоликой публике. Мысли о женитьбе – прочь. Все – потом. Сначала же – сейчас, прямо сейчас и прямо здесь – насладиться другим. Славой победителя. В полной мере.

Это – правильно.

Это – справедливо.

Но…

Вдруг…

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!»

Оглушительный хриплый рев. И – «у-у-у!» – долгое, протяжное, зловещее какое-то эхо плывет над ристалищем и окрестностями Нидербурга. Словно ожил, словно сошел со сбитого реннтарча и подал голос обиженный геральдический медведь Генриха фон Швица.

Проклятье! Дипольд скрипнул зубами. Ему помешали. Испортили блистательную торжественность момента.

Кто?!

Почему?!

Как посмели?!

В этот раз точно трубили не герольды. Это не бодро, весело и звонко играла начищенная медь. Это был иной звук – звук боевого рога. Гулкий, тяжелый звук.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!»

Любопытствующие оборачивались, тянули шеи.

«У-у-у!»

Видели.

Узнавали.

Ужасались.

– Чернокнижник! Маркграф-колдун! Змеиный граф! – взволновалась толпа простолюдинов.

– Альфред! Альфред Оберландский! – сдержанно зашептались на крытых трибунах.

На ристалище больше никто не смотрел. И знать, и чернь смотрели за пределы ристалища. На старую заросшую, давно неезженную дорогу, уходившую к хребтам и перевалам Верхней Марки. На синий штандарт с серебряной змеей, поднявшейся на кончике хвоста. На тот самый герб, которого не хватало в геральдическом ряду нидербургского турнира.

Рудольф Нидербургский хмурился. Бургграф тоже не отводил глаз от старой дороги. И от приближающихся гостей. Незваных, нежданных, не радующих своим визитом.

А маркграф ехал открыто и совершенно безбоязненно. Слишком уж открыто и слишком смело он ехал. По нидербургским землям, как по собственным. Еще издали предупреждая о своем появлении ревом боевого рога. Несвойственное, вообще-то, Альфреду Чернокнижнику безрассудство!

Альфред Оберландский следовал в сопровождении небольшого – какая-то сотня всадников – отряда вооруженной свиты. И с обозом в виде одной-единственной высокобортной повозки, крытой тяжелой не то просмоленной, не то промасленной рогожей. Правда, повозка эта была… Повозище, в общем, а не повозка! Огромная, трехосная, шестиколесная, сбитая из толстых крепких досок, укрепленная металлическими полосами и опутанная прочными цепями.

Странную телегу тянула шестиконная упряжка массивных толстоногих и густогривых тяжеловозов. Лошадьми управлял невысокий щуплый возница в темном запыленном балахоне и большом капюшоне с прорезями для глаз, наброшенном на голову так, что и лица не видать. Похож на палача, но кто его знает!

Высокие колеса с железными ободами крутились нехотя, с натугой, со скрипом. Повозка была чем-то основательно нагружена. Чем? Что спрятано там, под грубой грязной тканью? Бомбарда? Стенобитная машина? При любых других обстоятельствах у Рудольфа и сомнения в том не возникло бы. Но один воз и отряд в сотню человек…

Маловато вообще-то, чтобы штурмовать Нидербургские стены или устраивать осаду. Даже чтобы с ходу пробиться мимо ристалищного поля к открытым воротам – недостаточно. Или главные силы и основной обоз маркграфа на подходе? Или уже укрылись где-то поблизости? Да нет же! Равнина просматривается великолепно, спрятаться на подступах к городу негде. Вот разве что магия… Какое-нибудь заклинание, оберегающее оберландское войско от чужих взоров. Говорят же… Чернокнижник… И Лебиус Прагсбургский этот, скрывшийся в Верхних Землях… По слухам – весьма могущественный магиер.

Но вряд ли существует магия, способная при свете дня, без призванных колдовством тумана и мрака, укрыть целую армию. А если бы и существовала, почему ею не воспользовался Альфред? Почему сам змеиный граф едет вот так – впереди, неосторожно, не таясь, с жалкой горсткой всадников? Подставляясь.

Нет, магия – вряд ли. Да и что ею укрывать-то? Было бы у властителя Верхней Марки достаточно сил – давно бы, небось, стер Нидербург с лица земли. А коли до сих пор не покушался Чернокнижник на главную крепость бургграфства – значит, не хватает силенок-то. Не было их раньше, и нынче взяться неоткуда. Захватить Нидербург – это не пограничные горные перевалы защищать, на что пока лишь и годилась невеликая маркграфская дружина. Так что – руки коротки. Так что тут что-то другое…

Что?

Что?!

Рог замолк. Улеглось эхо. Стих гомон в толпе. Напряженная тишина повисла над ристалищем. На затишье перед бурей похожая. В воздухе не ощущалось ни дуновения. Поникли и обвисли ристалищные стяги. Лошади и те не всхрапывали, не ржали навстречу оберландской коннице.

Рудольф Нидербургский медленно поднялся с кресла. Вроде бы старый недруг-соседушка сам шел к нему в руки. И казался сейчас со своей смешной сотней беззащитнее некуда. И всё же с Чернокнижником этим следовало держать ухо востро. Даже сейчас, даже здесь, у себя дома. Особенно здесь и сейчас, когда сокровенные планы бургграфа относительно Верхней Марки и ее властителя уже частично раскрыты перед гостями турнира.

– Я вынужден временно прервать состязание, – произнес бургграф, лишь констатируя то, что уже произошло. Голос Рудольфа предательски дрогнул. Впрочем, устроителя ристалищных боев сейчас не особо и слушали. По мере приближения к турнирному полю маркграфской дружины зрителей у ристалища становилось все меньше.

Будто ветром невиданной силы рассеивало толпу простонародья. Эти странные порывы, не ощущаемые полотнищами штандартов, но остро чувствуемые людскими душами, полнившимися тревогой и нехорошими предчувствиями, поддували к главным воротам Нидербурга. Незримый ветер вырывал из общей массы одиночек и целые группки и гнал, гнал зрителей за городские стены. Все больше народу вырывал, все быстрее гнал.

Вслед за чернью под прикрытие Нидербургских стен поспешили, опрокидывая лавки, члены городского совета, занимавшие места подле трибун знати. Почтенные бюргеры быстро семенили расторопными ножками, путаясь в длинных дорогих одеждах, придерживая кошели и пухлые животики, часто оглядываясь назад. Никто из них даже не пытался теперь сохранять былое напускное достоинство.

Начали спускаться с трибун и отходить к городу благородные дамы, большая часть которых вдруг решила, что наблюдать за дальнейшим развитием событий будет удобнее со стен и башен крепости. Бледная как снег Герда-без-Изъяна была одной из немногих, кто оставался. И хотя бургграф знаками (приказать в открытую означало бы продемонстрировать собственный страх и неуверенность) велел дочери удалиться, королева турнира продолжала неподвижно восседать на своем месте. Смотрела Герда при этом не на отца, а на доблестного рыцаря, все еще не покинувшего ристалища. На Дипольда Славного смотрела прекрасная семнадцатилетняя дева с мольбой и надеждой. Пфальцграф же угрюмо взирал на подъезжающих оберландцев. И думал о своем.