Дипольд не ответил. Да и не требовалось сейчас его ответа.

— В вас снова входила жизненная сила другого. И, обретая ее, вы полностью уверились в своей правоте… в праве отбирать чужую жизнь. Схожее ощущение, кстати, возникло у вас и позже — когда вы, расправившись с пьяной стражей, без особой надобности душили дымом десятки, а может, и сотни маркграфских узников.

— Тупых, запуганных, забитых двуногих скотов! — уточнил Дипольд.

— Даже двуногие скоты имеют право на жизнь или то ее подобие, которое они выбирают. Вы же распорядились их судьбой сами, по своему усмотрению. Но продолжим, ваше высочество. Изрубленных вами в магиерской мастератории работников Лебиуса мы опустим, поскольку людьми… настоящими людьми назвать их можно лишь с большой натяжкой. Равно как и то чудовище, покрытое металлической чешуей и обмотанное цепями, которое вы истыкали мечом. Скорее всего, это был какой-нибудь гомункулус, выращенный Марагалиусом для неведомых нам, но, несомненно, гнусных целей. А вот бедняжка Герда… Ее ведь вы тоже насадили на свой клинок.

Дипольд скривился.

— Она находилась в таком состоянии… Вы не видели, святой отец. Смерть для Герды была наилучшим выходом.

— Она сама вам об этом сказала?

— Она не могла говорить. Ее горло…

— Да-да, я прекрасно помню ваш рассказ, — кивнул инквизитор.

— Герда просила убить ее.

— Как вы можете быть уверенным в этом, если она не способна была говорить?

— За нее говорили ее глаза, — ответил Дипольд. — Я видел мольбу в ее глазах.

— А что если она молила вас о пощаде? Просила не трогать ее? Оставить в покое? Как есть? Вы ведь не могли знать наверняка…

Дипольд скрежетнул зубами. Вообще-то, в последний миг своей жизни дочь нидербуржского бургграфа Герда-Без-Изъяна отчаянно мотала головой. Да, она не хотела умирать. Тогда он счел это минутной слабостью сломленной девчонки. И все решил за нее. Сам.

— Потом был старый конюх, — вновь заговорил инквизитор. — Так?

— Я должен был бежать, — процедил Дипольд. — Старик стоял на моем пути.

Геберхольд вздохнул:

— Старик. Всего лишь беспомощный старик…

— Он мне мешал!

Еще один вздох инквизитора:

— Неужели вы ни разу не задумывались о том, что вашему побегу из оберландского замка не столько препятствовали, сколько способствовали? О том, как много было чудесных совпадений и полезных вещей, попадающих вам под руку в нужный момент? Мастеровитый сосед, умеющий изготовить отмычку из любого подручного материала. Вилка на столе маркграфа, которую оказалось совсем нетрудно под шумок унести с собой, и которая вполне сгодилась в качестве самодельного ключа. Темничные запоры, которые легко открывались этой самой вилкой. Пьяные до полусмерти стражники, не способные оказать вам должного сопротивления. Незапертая магиерская мастератория, куда вас столь удачно загнали. Рука голема, которой так удобно срывать решетки с окон. Цепь подходящей длины для спуска вниз — по ту сторону замковых стен. Маркграфские стрелки, палившие вам вслед, но так ни разу и не попавшие. Ну и конечно, прекрасный резвый конь, подходящий для бегства и охраняемый лишь безоружным пожилым конюхом, коего вы зарубили без колебаний и без жалости.

— Старик стоял на моем пути, — скрежеща зубами, повторил Дипольд.

— Конечно-конечно, — успокаивающе поднял руки магистр. — А потом на вашем пути оказался бедняга Фридрих, оберегавший вас, но не уберегший себя. И представитель Нидербургского совета, не пожелавший отдавать вам городские бомбарды и лишившийся за это головы. И капитан нидербургских же арбалетчиков, показавший вам ворона с человеческим глазом и взывавший к осторожности. Все они мертвы. И — увы! — не только они.

У замка Чернокнижника полегло немалое воинство, которое именно ваша воля привела в Верхние Земли. Погиб инквизитор, чьей одеждой вы прикрывались от чужих глаз, погиб торговец-кожевник, подвозивший вас на своей повозке. Да, еще погиб оберландский трубач, которого вы так ловко зарезали на рыночной площади Нидербурга. Но когда вы бежали оттуда… когда вам позволили бежать с площади — для оберландцев это послужило поводом к избиению горожан. Вы ведь слышали крики избиваемых? В некотором смысле, смерть нидербуржцев тоже на вашей совести. Как, кстати, и смерть гвардейца, которому вы велели взорвать повозку с големом. А сколько еще будет смертей по вашему слову, по вашей воле и от вашей руки? Жизненную силу скольких людей вы еще должны вобрать в себя?

Вопрос, повисший в воздухе, по всей видимости, был риторическим. Но до чего же он был неприятен!

— Кому и зачем все это понадобилось?! — не сразу и с превеликим трудом выдавил Дипольд. — Тайком проводить надо мной магиерский ритуал, а после — отпускать?

— Кому? Ответ очевиден — прагсбургскому магиеру и, возможно, оберландскому маркграфу. А вот зачем… — Геберхольд развел руками. — Скажу честно: этого я не знаю. Может быть, Лебиусу известен некий способ выкачивать vis vitalis, собираемую вами, и использовать ее по своему усмотрению. А может быть, дело в другом. Полагаю, это до конца не ведомо даже змеиному графу. Только Лебиус Марагалиус сумеет ответить на вопрос — зачем. Но я точно знаю другое, ваше высочество. Если вас не образумить, если не остановить вас, вы исполните тайный замысел Лебиуса, об истинной сути которого мы сейчас даже не подозреваем. Рано или поздно, но непременно исполните. Ибо вы уже стали… вас сделали… сродни… голему. Голему во плоти, в слепом неведении исполняющему чужую волю.

Слова были жестки, непозволительно жестки и жестоки, а тон инквизитора — мягок. Верховный магистр имперской Святой Инквизиции не обвинял, а, скорее, сопереживал и искренне сочувствовал Дипольду. Хотя насколько искренне? Возможно, он лишь стремился произвести такое впечатление. На кого? На кронпринца? На кайзера?

Дипольд мельком глянул на родителя.

В глазах Карла Остландского, давно — целую вечность назад — умолкшего и не проронившего с тех пор ни единого слова, блестела влага. Броня невозмутимости и отрешенности, за которой он пытался поначалу укрываться, раскололась окончательно и теперь беззвучно отваливалась громадными кусками.

Дипольд отвел глаза от императора, полоснул жгучим взглядом по кроткому лицу инквизитора. Взглядом, полным лютой, волчьей ненависти. Святой отец даже не поморщился.

Кулаки Дипольда были сжаты до боли. Дыхание хрипло вырывается сквозь стиснутые зубы. «Сродни голему», значит! «Исполняющему, значит, чужую волю!» Ох, до чего же он ненавидел сейчас этого святошу! За то, что тот посмел сказать слова, которые сказал. А более того — за то, что в произнесенных словах Геберхольда — страшных, жутких — таилось нечто очень похожее на правду. Не разумом — сердцем — Дипольд чувствовал это. И готов был раздавить собственное сердце.

Ибо оно, проклятущее, уже начинало верить инквизитору.

— Прошу понять меня правильно, ваше высочество, — опустив глаза, тихо и задушевно продолжал тем временем магистр. — В этих стенах не ведется закрытый инквизиторский процесс. Я всего лишь объясняю природу произошедших с вами перемен, постичь которую самостоятельно вы никогда бы не смогли. Собственно, уже объяснил. И теперь мы трое — его императорское величество, — Геберхольд низко склонил голову перед кайзером, — вы, — поклон перед кронпринцем магистр обозначил кивком попроще, — и я — должны сообща изыскать хоть какую-то возможность помочь вам. И вам, и всей империи, на которую обрушилась невиданная и неслыханная доселе беда.

Что-то подсказывало Дипольду: решение уже принято, возможность изыскана.

— Интересно, а о ком вы все-таки печетесь больше? — он зло усмехнулся. — Обо мне или об империи?

— Ваше высочество, прошу вас… — инквизитор владел собой гораздо лучше Карла Осторожного, и скрытое раздражение магистра, если таковое вообще имело место, наружу не просачивалось. Дипольда действительно просто просили… пока — просили… ответственнее отнестись к возникшей проблеме. Отринуть эмоции, подавить обиду, совладать с клокочущей в душе яростью.