Девушка Сайль вышла из себя при упоминании о Святом Трибунале.

Человек, которого назвали капитаном, вступил в разговор, когда я заверил всех, что при мне нет хрустального шара. Вообще он слушал очень внимательно. К нему следует приглядеться особо.

Этот человек мне о чем-то напоминает. Но о чем – не помню. Мы определенно ранее не встречались. Впрочем, неудивительно… (далее тщательно зачеркнуто)».

Утро не обошлось без очередного скандала. Небольшого.

Монастырь выделил путешественникам четырех лошадей. Трех верховых и вьючную. Перегрин приехал верхом и привел с собой мула с поклажей.

При таком раскладе один человек, а именно Пандольф, оставался без средства передвижения. Тот возмутился и заявил, что раз уж его заставляют быть на подхвате, идти пешком он не намерен. Ингоз не преминул уесть напарника и высказался в том смысле, что Пандольфу надлежит быть мальчиком на побегушках, а не на поскакушках. Приятели сперва разлаялись, потом решили воззвать к Воллеру, но оказалось, что тот уже отбыл.

В несвойственной ей роли миротворицы выступила Сайль. Она была только рада возможности уступить своего коня (вернее, кобылу) Пандольфу и заметила, что, мол, не такая неженка, как некоторые, и пешком ей идти куда как удобнее. На чем и согласились, иначе выход из обители отложился бы до полудня.

– Устанешь – скажи, – предупредил Маркхейм. – Я тебя к себе подсажу.

– Скорее эти клячи устанут, чем я на своих двоих. Тоже мне, нашли скакунов в монастырских стойлах!

Ингоз заржал не хуже той лошади, очевидно трактуя слова Кружевницы не в самом пристойном смысле. Хотя она, скорее всего, ничего такого в виду не имела. И преувеличивала, обозвав монастырских лошадей «клячами». Они были крепкие, кормленые. Но ни красотой, ни резвостью не отличались. Зачем это в монастырском хозяйстве? Отец Джеремия не был такой уж затворник и порой выезжал по делам, и кто-то из братии его сопровождал, благо обитель Святой Евгении не принадлежала к монастырям того устава, что предписывают монахам только ходить пешком либо ездить во имя смирения исключительно на ослах и мулах. Но ни настоятель, ни его подчиненные не были из числа священнослужителей, что обожают гарцевать на кровных конях не хуже кавалеристов.

Кстати о кавалеристах – в недавнем прошлом капитан Нитбек взял бы у ремонтеров таких лошадей лишь для обоза. За многие годы службы он избавился от некоторых предрассудков, усвоенных в отцовском имении, – например, что в бою под седлом должен быть только жеребец, а не мерин или, хуже того, кобыла. На Юге на ком только не ездили, особливо по ту сторону границы – вон махди, то бишь лжепророк, пришествия которого ожидали рахманы, вообще должен был явиться на белой боевой верблюдице. Однако военные условия предъявляли свои требования. Боевые кони, помимо выносливости, должны были отличаться и резвостью, и нравом, а офицерские – тем паче.

Но никогда со времени детства Сигварду не приходилось садиться на коня, столь схожего с крестьянским.

То же самое можно было сказать о лошадях, доставшихся Ингозу и Пандольфу. Несколько лучше обстояло дело с теми, которые принадлежали Перегрину. На чем передвигаются маги, ходят разные толки, однако у Перегрина под седлом был высокий рыже-чалый мерин, несомненно с примесью зохальских кровей, хотя и несколько тяжеловатый. Так ведь не скачки же он здесь собрался устраивать. Поклажу мага вез крепкий мул.

В Карнионе и Южном пограничье мулы и лошаки в последнее время при грузовых перевозках все больше вытесняли вьючных лошадей. Из-за этого возникали склоки между разными торговыми гильдиями. Ибо распространение мулов удешевляло сухопутные перевозки, и это вело к тому, что перевозки по морю сворачивались. Тут, конечно, еще и страх перед пиратами сыграл свою роль. Естественно, судовладельцы и Лига Семи Портов старались прибегнуть к мерам, препятствующим разведению мулов. В Нессе был даже принят закон, запрещавший городским патрициям запрягать мулов в кареты, и болтали, будто за законом этим стоит не кто иной, как адмирал Убальдин.

Но до Открытых Земель такие страсти не докатились. Напротив, можно было ожидать, что если мулов все же запретят в прибрежных городах, то здесь, в глубине страны, их количество только увеличится. Возможно, это обстоятельство могло в перспективе сказаться на делах Дороги Висельников, но задумываться об этом впору было Воллеру, а не тем, кто туманным осенним утром выехал, а также вышел из ворот монастыря Святой Евгении.

– Что ж, молодой человек, – обратился Перегрин к Ингозу, – показывайте дорогу, и посмотрим, удобнее ли она той, что знаю я.

Ответил, однако, не Ингоз, а Пандольф, точнее, задал встречный вопрос:

– Так вы что, почтеннейший, там были?

– Разумеется, был.

– Тогда на кой черт Воллеру понадобилось искать проводника? И почему вы вчера промолчали?

«Потому что Воллер вовсе не был уверен, что Перегрин когда-либо бывал у искомой цели», – мог был ответить ему любой из присутствующих, кроме разве что Кружевницы, которую подобные материи не интересовали.

Перегрин объяснил действия Воллера и свои более дипломатично:

– Потому что я путешествовал в горах, а вчера этот путь был отвергнут. Дорога через лес мне неизвестна, я шел по другой. Вдобавок это было очень, очень давно.

Ингоз кашлянул, напоминая, что вообще-то обращались именно к нему.

– Там не сплошь леса, кое-где вполне даже открытая местность, особенно ближе к перевалу. Но поначалу – верно. Пробираться будем лесом. Езжайте за мной, я покажу. – И он тронул поводья.

Пандольф, может, был бы и рад указать сотоварищу на ошибку – не туда он ведет, но пока что не мог этого сделать, поскольку и сам точно не знал, куда они движутся.

Хотя Ингоз вывел караван на малозаметную тропу, перейти на рысь не было возможности. Так что Сигвард напрасно опасался за Кружевницу. Сложив свой тючок на вьючную лошадь, она топала вполне бойко, не выказывая никаких признаков усталости. И если вначале капитан собирался предложить ей взяться за стремя, если уж так не хочется подниматься в седло, то, поглядев на нее, решил, что это лишнее.

Двигались они так: впереди Ингоз, за ним Перегрин, – его мул, то ли находившийся под действием чар, то ли просто хорошо обученный, следовал за мерином. Далее пешая Сайль и конный Сигвард. Пандольф был замыкающим и вел в поводу вьючную лошадь. Возможно, следовало бы вручить повод Сайль, но Пандольф почему-то в этом отношении ей не доверял.

Первый отрезок пути преодолели молча. Ингозу и Пандольфу, а может, и Кружевнице надоело изощряться во взаимных издевках. А новых своих спутников они не знали, равно как и того, где у них слабые места, по которым можно врезать. Сайль, наверное, это не смутило бы – если она начинала хамить, то делала это с изысканностью артиллерийской батареи. Но сейчас она была не в разговорчивом настроении. Вероятно, ее увлекла новая цель, и она не чаяла, как побыстрей до нее добраться. Перегрин и Сигвард тоже не торопились заводить разговоров. Возможно, к этому располагала лесная тишина.

Первым, кто нарушил молчание, против всяких ожиданий, был Сигвард.

Произошло это на привале. Если некоторые люди могут двигаться весь день без остановки, то лошадям требуется отдых. Впрочем, люди тоже были не прочь передохнуть, по крайней мере, Ингоз с Пандольфом. Вот тут Сигвард и воспользовался тем, что задушевная пара расслабилась.

– От кого потребовалась Перегрину вооруженная охрана? – спросил он. – Кроме беглых?

– А с чего ты взял, что здесь, кроме беглых, еще кто-то есть? – угрюмо полюбопытствовал Пандольф.

– Вряд ли бы меня отправили сюда ради приятной лесной прогулки. По тому, как ваш Воллер вел себя, намечается заваруха со стрельбой. Вот я и хочу знать, в кого стрелять.

– Может, будет заваруха, а может, и нет. – Ингоз успел заглотить утащенную с монастырской поварни лепешку с сыром, и это сильно улучшило его мироощущение. – И стрельба для нас дело обычное, и не только стрельба, оттого-то мы это чучело и терпим. – Он оглянулся, без особого интереса, чтобы посмотреть, как поведет себя Кружевница в ответ на «чучело», не обнаружил ее в поле зрения и продолжал: – А насчет стрельбы… ну, могут быть и беглые… да ты и сам-то кто?.. или вот она… Но заметь себе, тут каждый заводчик или хозяин рудников собственную охрану имеет. Вот эти молодцы зачастую между собой и воюют. А хозяева еще и нас нанимают. Нам что, мы идем, отчего ж не пойти, ежели платят…