— Когда она будет готова? — Вико прикрыл ладонью зевок.

— Она всегда готова. — Лола заметила: дженти Гресс заскучал, поняв, что перспектива нырнуть в мерцающую бездну ему не светит. — Если ей потребуются специальные знания, нужно полдня. А уж легенду для нее мы сочиним — специалисты у нас есть.

— Легенду?

— Привычные для нас мотивы ей непонятны, когда она находится в состоянии транса. У «Ордена хранителей радости» есть свои принципы: лишь возвышенная цель может служить мотивацией поступков, лишь страсть поведет нас вперед навстречу Тьме, преодоление которой есть Свет…

— Ну, хватит, хватит. — Вико поднялся. — Она потребуется через пять дней. Подробные инструкции вам сообщат завтра с утра.

— Еще один момент… — Лола надела маску сожаления. — Когда мы начинали работать с Розой, современной методики еще не было, так что, для введения в транс, ей придется сделать несколько инъекций. Нужное нам состояние продлится не более недели. Успеет?

— Не знаю. Пусть попробует.

Вико чувствовал, что ему уже трудно сосредоточиться. Напряжение последних двух дней давало о себе знать, и он решил, что наступил момент, когда можно позволить себе ощутить усталость.

— Лола, вы не будете против, если я часа на четыре займу ваш диван?

— Разумеется. Не забудьте только прислать потом мемориальную табличку… — Она хотела добавить еще пару слов, но заметила, что дженти Гресс ее уже не слышит.

24 августа 7 ч. 40 м.

За покосившимся письменным столом на серой бетонной стене висело трехцветное знамя Гардарики. Это настолько поразило Валлахо, что он не сразу заметил хозяина бункера, толстячка в странном темно-синем мундире с необычайно массивными погонами, по два маленьких золотых орла на каждом. После двух суток, проведенных в вонючем карцере, Зеро готов был радоваться любой перемене обстановки.

Конвоиры остались за железной дверью, которая со ржавым скрежетом закрылась за его спиной. Толстяк смотрел на Зеро с нескрываемым злорадством. На столе возле его левой руки лежала коробка сигар, а возле правой — громоздкий пистолет.

— Вы понять, куда попало? — спросил он на ломаном эверийском, слегка привстав со стула.

— Понять, — отозвался Зеро. — Еще как понять…

— Мы будем доставлять вам не много неудобства, — заверил его толстяк, откинувшись на спинку. — Если будете хорошо ответить про вопросы.

— Будете хорошо спрашивать — буду хорошо отвечать. — Зеро присел на табуретку, не дождавшись приглашения, и краем глаза заметил, как пухлая рука собеседника легла на рукоять пистолета.

Дверь за спиной вновь заскрежетала, и Зеро, оглянувшись, увидел даму, которая встречала их на берегу. На этот раз она была в легком платье и без оружия, и весь ее вид совершенно не соответствовал окружающей обстановке. Она что-то сказала толстяку на незнакомом языке, и тот кивнул в ответ.

— Дженти Зеро, — она присела на край стола, частично загородив собой толстяка. — Поздравляю вас с тем, что вы живы. Я надеюсь, вы и в дальнейшем не дадите нам повода подвергать опасности вашу жизнь и здоровье.

— Не дам. Конечно, не дам, — отозвался Зеро. — Что я должен делать?

— Дженти Савел уже сообщал нам, что вы человек весьма разумный и обычно адекватно реагируете на любые обстоятельства. Завтра за вами придет субмарина, а через пару недель вы выступите по радио и в мировой информационной сети с разоблачением агрессивных планов правящих кругов Конфедерации.

— Каких планов?

— Вам сообщат.

— Я подумаю.

— Нет. Думать будем мы, а вы будете выполнять наши указания.

— Что с Тикой?

— С ним вы еще увидитесь.

— А с вами? — Зеро набрался смелости и подмигнул.

— Разумеется. И не однажды. — Собеседница улыбнулась, и только тут до Зеро дошло, что она, пожалуй, на самом деле гораздо старше, чем выглядит.

24 августа, 7 ч. 42 м.

Зеро увели, и она заняла освободившуюся табуретку.

— Ну что ж, Дина, поздравляю с успешным завершением операции! — Подполковник Ушат не скрывал чувства глубокого удовлетворения.

— Мне что — крикнуть «Служу Родине!»? — Она слегка недолюбливала непосредственного начальника, большей частью, потому что — начальник.

— Ну, не сейчас.

— Если верить результатам допроса Тики ван Дебби, события в Сиаре приобретают крайне нежелательный оборот. Я бы даже сказала, весьма опасный.

— Это уже не наше дело. Мы задание выполнили, и надо срочно до дому, пока нас тут не засекли.

— Сейчас как раз настал момент, когда между Гальмаро и Конфедерацией можно забить хороший клин.

— А мы здесь причем?

— Вы, господин подполковник, может, и не при чем. А мне самое время навестить старых знакомых.

— Директивы не было.

— Значит, надо запросить.

— Ты думаешь, я не знаю, чего тебе там понадобилось. Девка твоя влипла в историю, вот ты и рвешься туда! Перебьешься. Пусть ее папочка выручает. Он у них сейчас в Сиаре за главного, вот пусть и заботится. А тебя он ждет не дождется, чтобы к стенке поставить. — Полковник достал из кармана зеленый носовой платок и шумно высморкался. — Опять же, у нас там и явок нету никаких, все, что есть — только в Вальпо, да и те никому не нужны, потому как директория скоро крякнет.

— Я сама составлю запрос. И отправлю сама. — Дина, казалось, не слушала его.

— Составляй. Мне-то что. Прикажут — забросим. Куда хошь забросим, хоть к Гальмаре этому в постельку…

Даже под утро земля продолжала хранить остатки вчерашнего тепла. Небо уже посветлело, хотя солнце еще пряталось за дальними холмами. Гет приподнялся на локте и огляделся. Его однорукий спутник, точнее, пленник что-то бормотал во сне. Гет прислушался, но речь его была невнятна. Иногда, заснув, калека начинал молиться древним богам, от которых когда-то отрекся, а порой корчился от боли, не позволяя себе стонов — он вновь переживал ту пытку, которой много лет назад подвергли его Милосердные Слуги, но во сне он не произносил слов отречения, и после стонов улыбка торжества озаряло его посеревшее лицо.

И тут Гет внезапно понял, что разбудило его самого. Талисман, сделанный из осколка Каменного Кольца, который вручил ему перед расставанием старейшина Видящих, Не Имеющий Имени, потеплел на его груди. Настало время делать то, ради чего он пришел сюда, в это безлюдное, дикое, скучное место.

"— Найди себе спутника, и отправляйся в безлюдные земли, куда не заглядывают бессмертные. Как только талисман согреет твою грудь, поставь на землю сосуд. — Старец протянул ему древний потрескавшийся глиняный кувшинчик, покрытый незнакомыми полустертыми письменами, такой крохотный, что легко умещался на ладони. — Потом спой седьмой стих Песни Начала, прижмись к земле и жди. Над тобой пронесется вихрь, под тобой дрогнет земля, небесный огнь опалит твои волосы. Когда все кончится, ты должен залить воском горло сосуда и отдать его твоему спутнику, чтобы тот принес его нам. Этим ты отблагодаришь нас за твое спасение.

— Почему я сам не могу отдать его?

— Потому что тебе не суждено вновь оказаться здесь…"

Однорукий продолжал спать или притворялся спящим. Впрочем, это не имело значения — если все случится, как было сказано, он проснется. Но даже если он не спит, ничто не заставит его заподозрить, что сотрясение земли и небес произошло по воле оборванца, который уже несколько дюжин дней тащит его куда-то, порой под страхом смерти, а порой взывая к забытой совести и отринутой вере. А если он все поймет, все равно Видящие указали на него, Видящие не ошибаются…

Гет негромко пропел первую строку и почувствовал, как странным волнением наполнилось окружающее пространство. Он пел Песнь Начала сотни раз, но никогда раньше она не сливалась со скрипом чахлого дерева, шелестом травы, треском цимбалов. Казалось, сама твердь под ним начала вздыматься в такт пенью. Какой-то хриплый вопль вторгся в стройный хор, и Гет краем глаза заметил, что Однорукий уже стоит на коленях, выпучив глаза и зажав себе рот. Песнь уже звучала сама по себе, и слабый голос Гета уже потонул в торжественных раскатах. Небо, на котором не было ни единого облака, полыхнуло, и он обнял землю, ощущая всем телом ее дрожь. Душа заметалась внутри, пытаясь вырваться на свободу, и в этот момент все стихло.