— Саул, голубчик, ты все сделал, как надо, а теперь — пшел вон отсюда. Быстренько!

Он вышел, а они вошли — сам дженти Гресс, с ним толпа штатских и военных, то ли шестеро, то ли семеро, да еще докторов трое, как только они туда все втиснулись, ловкачи…

— Тихо, — оборвала Лола одного из штатских, которому приспичило о чем-то немедленно доложить дженти Грессу. — Попрошу здесь не топать, говорить как можно тише, а еще лучше — вообще молчать. Вам вообще не стоило сюда заходить. Даже вам, дженти Гресс, не стоило, а тем более всей этой толпе. Пока идет кодирование, любой посторонний звук может наложить на него свой отпечаток.

— Когда она проснется? — спросил Вико. — У нас мало времени.

— Она уже не проснется, — сообщила ему Лола, осторожно тесня посетителей к двери. — Во всяком случае, до того как сделает все, что надо. Вы хотели на нее только взглянуть? А теперь уходите — у вас свои дела, у нас — свои.

— Боюсь, что сложности у нас одни и те же, — сказал Вико уже на пороге, когда остальные уже вышли. — Кодирование можно прервать, а потом, скажем, через пару дней продолжить?

— И зачем тогда было нас торопить?

— Времени у нас действительно немного… — Он поймал себя на том, что Лола каким-то непонятным образом заставила его ощутить легкое чувство вины. — Гальмаро каждую минуту может вспылить, а последствий этого не знает никто, даже он сам. Вчера сиарцы попробовали провести собственную операцию. Отправили в пещеру три десятка бойцов, у которых бабки или матери были чистокровными маси.

— А почему маси? — заинтересовалась Лола.

— Только маси-урду не испытывают страха перед пещерой. Но дело не в этом. Они ничего не нашли. Абсолютно ничего. Они дошли до нужного места, спустились вниз метров на семьдесят, а там снова пошла точно такая же пещера. Вернулись с двадцать первой мили, когда стало слишком жарко, и перестало хватать воздуха.

— Вы боитесь, что наша Роза может пробегать без толку?

— Опасаюсь.

— Дело в том, дженти Гресс, что сжатые сроки вынудили нас произвести необратимые изменения в ее психике — раз, мы уже накачали ее всеми необходимыми препаратами — два, сейчас в нее вводится конкретная программа действий, снятие которой может вызвать у нее, в лучшем случае, неизлечимый психоз — три. Все! Роза Валлахо отныне — вещь одноразового использования и совершенно определенного назначения.

— Дженти Гресс, прошу прощения! — Рядом с Вико возник офицер службы охраны, протягивая ему сложенный вчетверо лист бумаги.

— Что это?

— Советник Бакс просил передать вам срочно. — Офицер стоял навытяжку, и чувствовалось, что он не совсем уверен в правильности своих действий. — Сказал, что это очень важно, хотя он не сомневается, что вы сами до этого додумались, но счел своим долгом даже в его теперешнем положении.

Вико уже не слушал его, он разворачивал лист, на котором жирными печатными буквами было написано: «Шеф, может быть, вы уже сами догадались, но на всякий случай сообщаю свои соображения: 1. Когда эта парочка скрылась, у них с собой был тартарриновый стержень, 2. Когда сиарцы пытались там что-то найти, у них тартаррина не было. Вопрос: что нужно иметь с собой, если хочешь на Тот Свет? Желаю успеха. Эксперт-советник Савел Бакс».

Вико сложил бумажку пополам и сунул в карман. Действительно, странно, что он сам не сообразил… Сначала исчез зонд на тартарриновом ходу, потом двое беглецов провалились в тартарары, прихватив с собой энергоблок другого зонда, значит, тартаррин — вот он, ключик к Бездне. Только не ясно, можно ли им отпереть дверцу на обратном пути…

— Лола, все в порядке. Продолжайте работать согласно плану. Нет у нас никаких проблем.

Ему не было страшно, пока он нес за пазухой крохотный кувшинчик, оказавшийся на удивление увесистым. Он только хотел как можно быстрее затеряться в толпе Просящих. Рабы могучих тланов и воинственных тигетов целыми днями с трех сторон осаждали Твердыню, коротая время ожидания Даров пением Славы Родонагрону и игрой в кости. Страх не вернулся к нему даже тогда, когда юноша, ничем не выделяющийся из толпы, подошел к нему и молча протянул раскрытую ладонь. Однорукий торопливо достал из-за пазухи свою ношу, которая уже несколько дней холодила его впалую грудь. Со стороны могло показаться, что Видящий прошел мимо, слегка зацепившись о полу его одежды. Прошли еще сутки, за которые лишь однажды на Просящих выпала сладкая манна. Однорукий нагнулся, чтобы наполнить свою торбу, но в этот миг на его плечо легла тяжелая рука. Нет, Милосердные Слуги не дремлют, Милосердные Слуги все видят, Родонагрон-бессмертный знает, кого брать на службу, кто действительно достоин пыли под его ногами…

Оставалось лишь коротать время сном. В каменный мешок не проникал свет дня, и только нарастающее чувство голода подсказывало, сколько прошло времени. Но, видимо, час, когда владыка допустил к себе Милосердных с докладом, все-таки настал…

Но его потащили не в зал дознания, как он ожидал, а вытащили на улицу.

— Куда? — спросил он у триарха, но тот не ответил, считая, видимо, что не должен осквернять свой язык разговором с хулителем владыки и благ им даруемых, не прошедшим обряда очищения огнем, то есть пытки, за которой должно последовать раскаянье.

Владыка, по закону, им же оглашенному много веков назад, мог дважды принять раскаянье, а если хулитель в третий раз согрешит против истины, то его мучительная смерть станет назиданием всем, в чью душу прокралось сомнение или недовольство. Щедрость владыки, бдительность Милосердных Слуг, доблесть воинов и покорность Просящих — Вот четыре столпа могущества великого Варлагора… Нет, на этот раз не стоит доставлять столько хлопот Милосердным. Пусть для порядка его пару раз кольнут раскаленным жалом, и он во всем раскается, только бы узнать, в чем. Четыре столпа могущества… Покорность… Щедрость…

Самообман помогал ему сохранить остатки надежды. На самом деле он почти знал, почему из всей толпы Просящих схватили именно его. Кто-то видел, как он уходил на запад вместе с подозрительным странником, на которого когда-то сам же и донес…

Над Варлагором стояла глубокая ночь. Рядом возвышалась угрюмая черная громада Башни, а над ней парила серебристая Сели. И ни одно из узких высоких окон не было освещено изнутри. Сегодня у Милосердных не было ночной работы. У них вообще не так уж много дел… Бдительность, покорность… Родонагрон-бессмертный велик как никогда, то есть, как всегда… Его вели к Твердыне. Значит, самому Владыке понадобилось спросить его о чем-то. Пусть. Он ответит.

Все-таки, Твердыня была огромна, невообразимо огромна. Казалось, до нее рукой подать, а к воротам они подошли уже после заката Сели. Великая честь для простого Просящего подниматься по этой лестнице! Еще ступенька, и вот он идет по длинной высокой галерее под самой крышей Твердыни, через каждую дюжину шагов в нишах стояли бронзовые статуи владыки, и каждая смотрела на него с укором, жалостью и сочувствием. С каждым шагом нарастало чувство вины, желание что-то исправить, вернуться назад, в тот день, когда тот бродяга во второй раз встретил его, и вонзить стилет в его впалую грудь. Только надо попросить стилет у владыки…

— В чем обвиняется? — Владыка обращался к триарху, стоявшему за спиной Однорукого.

— Не имеет господина, — отозвался триарх. — Берет Дары только для себя.

— Его жизнь мне больше не нужна, — сказал владыка и отвернулся.

Ощущение восторга от близости бессмертного мгновенно рассеялось. Тут же несколько крепких рук схватили осужденного и потащили к ближайшей бойнице. Он не сопротивлялся, он был счастлив, он вдруг понял, что смерть давно уже не страшит его. Земля метнулась навстречу, и в этот миг к нему вернулась утраченная вера. Небеса приближались. Казалось, еще немного, и сам Оден-Судия возьмет его на ладонь, всевидящим взглядом проникая в душу… Но внезапно полет замедлился, и душа увязла в чем-то густом, в чем-то непроходимом. Ничто не выпускало на волю не только бессмертных и живых, но и мертвых…