Узнав об этом Димкином опыте, инженер, растолковывавший «экскурсантам», как работает невиданная техника, немедленно насел на их старшего — и из «тренировочного» эллинга Димка вышел уже не просто вторым вожатым третьего отряда «космической смены», а ответственным за проведение занятий на тренажёрах с детьми. Это назначение поставило его как бы особняком от прочих новичков, и даже старший вожатый поглядывал на него с некоторым уважением — для него, ветерана Артека, эти технические премудрости были тёмным лесом. А если что его и заботило, то лишь одно: как бы юные участники «космических смен» не покалечились, занимаясь на мудрёных установках, а заодно не попортили бы дорогостоящее оборудование. Так что возможность свалить эту обузу на новичка он воспринял с видимым облегчением — и немедленно поволок Димку в административный корпус, подписывать бумаги об ознакомлении с инструкциями по технике безопасности и порядку допуска детей к невиданной аппаратуре. За этими хлопотами новоиспечённый «вожатый-инструктор» не успел даже перенести свой невеликий багаж, состоящий из полупустого абалаковского рюкзака, в предназначенную для вожатого каморку в одной из «дач», как называли небольшие двухэтажные домики на шесть спален, из которых, собственно, и состоял лагерь. Да что там багаж — он и обед ухитрился пропустить, обошёлся бутербродами и оставшимся с ужина омлетом. И опомнился лишь когда от КПП в дальнем конце лагеря донеслись протяжные клаксонные гудки — это прибыла, наконец, из Симферополя колонна автобусов с детьми.

Белгород поезд миновал в четыре утра. Летнее небо было уже совсем светлым, до Харькова, где мы, согласно расписанию, будем стоять целых двадцать минут оставалось ещё немало, а сон никак не шёл. Вчера я поленился раздеваться, укладываясь спать, и теперь засунутый в карман треников нож-бабочка нещадно врезался в бедро. Я немного поворочался, пытаясь найти положение поудобнее, но, наконец, смирился и, вытащив блестящую штучку из кармана, засунул его под подушку. Вообще-то для подобных мелочей предназначалась небольшая откидная сетка над койкой — но светить балисонг лишний раз мне не хотелось. Строго говоря, его вообще не следовало брать с собой — никаких особых неприятностей или разборок в Артеке я не ждал, во всех прочих случаях легко можно было бы обойтись складной «Белкой», но… привык я к серьёзному ножу на кармане, ещё с той жизни привык, и без него ощущаю себя голым. К тому же, «бабочка»— не просто нож, это артефакт из будущего, из параллельного мира. Как, между прочим, и Бритькин ошейник, который перенёсся вместе с собакой. Тоже, кстати, тема для размышления: я-то сам был перенесён сюда в виде духовной, если можно так выразиться, субстанции, а всё остальное, включая и саму собаку — вполне себе в материальном обличии. Случайность? Закон природы, до которого земляне пока не доросли? Илисознательный умысел? Но, если так — то чей?

А вообще-то с ножом в Артеке надо бы поосторожнее. Если случится какой косяк — запросто могут выставить из лагеря, позора потом не оберёшься. И в школу сообщат, и во дворец, неизвестно ещё, что хуже…

Нет, до Харькова уже точно не заснуть, несмотря на то, что колёса убаюкивающе выводят на стыках свою вечную песню, и соседи по купе тоненько сопят своими мальчишечьими носами, а Юрка-Кащей что-то невнятно бормочет во сне. А мне вот не спится — в кои-то веки оказался в ситуации, когда можно просто валяться, предаваясь ничегонеделанию, и размышлять о предметах, обдумать которые раньше не хватало времени… или чего-то ещё.

Вот, к примеру, нож. С точки зрения нормального школьника их интеллигентной семьи, таскать его с собой, не говоря уж о фанфаронских выходках в школе — само по себе из ряда вон, повод, как минимум, для постановки на учёт в детскую комнату милиции, если не чего похуже. На моей памяти даже самые отпетые хулиганы в той, прежней, школе, не таскали с собой «перьев» — максимум, на что решались, так это самодельная свинчатка, которые тоже, впрочем, никогда не пускали в ход, ограничиваясь сугубо моральным воздействием. А с меня как с гуся вода — засветился по полной, однако ж ничего, обошлось…

Может, дело в том, что коллизии, способные создать серьёзные затруднения для нормального школьника, я попросту не воспринимаю всерьёз? В самом деле, довольно нелепо было бы мне, имея за спиной прожитую жизнь, в которой ох, как много всего приключилось, напрягаться, скажем, из-за косых взглядов одноклассников, вызванных чересчур много возомнившим о себе новичком? Любого другого на моём месте в классе живо привели бы в чувство, против коллектива, не попрёшь — ну а мне раз за разом сходили с рук любые «ненормальности». И вызывающее, саркастичное, даже издевательское порой поведение, и нет-нет, да демонстрируемый уровень знаний, не вполне типичный для рядового восьмиклассника. Но, главное, конечно — непоколебимая уверенность в себе и в своей способности справиться с кем и с чем угодно — настолько очевидная, настолько бросающаяся в глаза, что желающих проверить это на практике не нашлось.

Надо сказать, на то, чтобы осознать всё это, у меня ушло немало времени. Своё поведение всегда кажется нормальным, привычным, естественным, а в анализ реакции одноклассников я не вдавался — экзамены на носу, да и других забот хватало. Помнится, первые смутные сомнения возникли у меня, когда я понял, что к перспективе не перейти из восьмого класса в девятый, не набрать нужного «проходного балла», многие мои однокашники относятся вовсе не так трепетно, как я сам. Надо мной-то довлел опыт из «той, другой» жизни, где фраза «опять тройка? Смотри, отправят в ПТУ, так дураком и останешься, всю жизнь у станка простоишь» была типичной пугалкой, охотно используемой родителями, а некоторые педагоги, ничуть не стесняясь, говорили, расписывая невесёлые перспективы наших троечников: «Должен же кто-то и в ПТУ идти!» Уже потом, много лет спустя, я осознал, что такое отношение не было типичным для всей страны. Тут впору было бы говорить лишь о нескольких крупных городах — да и то не всех, а лишь районах с преимущественно интеллигентским населением, где перспектива не пройти в ВУЗ, а отправиться после восемнадцатого дня рождения в армию, рассматривалась многими, как жизненная катастрофа. Рыба всегда гниёт с головы, и нашей школе, в нашем районе это проявлялось особенно отчётливо.

Но ведь я и сейчас в этой самой школе, и окружают меня те же самые мальчишки (к девочкам всё это относилось в куда меньшей степени), что и в «той, другой жизни? А вот выходит, что не те же самые — потому что памятных мне эмоций вокруг перехода в девятый класс тут нет и в помине, и перспективы оказаться перед экзаменационной комиссией… нет, пугают, конечно, покажите мне школьника, который не боялся бы экзаменов, но не вызывают откровенной паники. И если бы только в этом было дело! Начав присматриваться (вот уж действительно — через три дня Соколиный Глаз обнаружил, что в сарае, где их заперли, нет одной стены) я стал одну за другой выявлять и другие «несообразности», и лишь торопливая зубрёжка (экзамены всё же надо было сдавать) и необходимость разбираться в более кардинальных различиях этого мира от привычного мне, не позволили мне тогда уделить этой теме должное внимание.

За окном поплыли городские огни — сначала редкие, потом всё гуще и гуще, пока поезд не залязгал сцепками и не остановился. Харьков, стоянка двадцать минут — есть время купить пару бутылок газировки и, если будет охота — свежие газеты. А если не будет — просто пройтись по перрону, размять ноги, наслаждаясь вокзальными ароматами угольной гари, смазки и выпечки из станционного буфета. Только сперва надо будет перейти в другой вагон, потому что в нашем тамбур наверняка будет закрыт — проводница выполняет строгую инструкцию по перевозке детей, а что перебраться в соседний вагона дело секундное, её нисколько не колышет.

Всё же главное — это люди, думал я, неторопливо шагая вдоль длинного здания вокзала, в обход суетящихся группок пассажиров, кучкующихся возле тамбуров. Экономика, совместные космические программы, даже ядерный дамоклов меч, который, судя по всему, не нависает над головами здешнего человечества — это всё не более, чем следствие. Люди, сами люди стали другими — порой неразличимо, порой так, что остаётся только изумлённо открывать и закрывать рот, как во внезапно открывшейся мне истории с переводными экзаменами. «Новый советский человек, строитель коммунизма» не я ли во времена оны прятал ироническую усмешку, слыша это сочетание слов на очередном комсомольском собрании, или читая его в очередной передовице «Правды! — если вообще давал себе труд её прочитать? Конечно, это было уже в восьмидесятых, когда реалиями стаи и Афганистан, и «пятилетка пышных похорон», и неуклонно растущие очереди в гастрономах… Что же здесь случилось такого, что люди, вместо того, чтобы бухтеть на кухнях и травить с оглядкой (а кое-где и без) язвительные анекдоты о советской действительности — работают, радуются, воспитывают детей, летают в космос, словом, живут? Но ведь, и тогда они жили, причём многие (и я в их числе, чего уж там…) изо всех сил старались не замечать иные уродливые проявления советской действительности, изо всех сил убеждая себя и других, что всё это временно, всё это пройдёт, и вот тогда-то и настанет то самое светлое и счастливое завтра…