— Порядок, Дим! — поспешил отозваться я. — Справились, и даже Юпитер поймали! Только галилеевых спутников почему-то не видно — может, фаза неподходящая, или космической пыли многовато? А то ведь пояс астероидов рядом, вот и создаёт помехи для наблюдений. Как там говорили предки: «наука имеет много гитик». Может, и астрономия тоже?..

Я сознательно нёс чушь, изо всех сил стараясь отвлечь внимание «партнёров по команде» от от убийственной серьёзности давешней дискуссии — но добился лишь того, что глаза Димы (вожатый явно не понимал, что это нашло на победителя конкурса) постепенно становились круглыми. За моей спиной возмущённо фыркнула Лида — «ну да, Монахов опять в своём репертуаре, хохмит напропалую…»

…То-то же… а вы чего хотели, мальчики и девочки?..

«Когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем».

«Когда дела идут хуже некуда, в самом ближайшем будущем они пойдут еще хуже».

«Если вам кажется, что ситуация улучшается, значит, вы чего-то не заметили».

Авторство этих фраз — где-нибудь в античном Риме их вырубили бы на мраморном фасаде Капитолия или отчеканили бы в бронзе -приписывают капитану Эдварду Мёрфи, служившему четверть века тому назад на авиабазе Эдвардс. И не где-нибудь на складе ГСМ, а в «Лаборатории реактивного движения», той, что впоследствии стало частью НАСА. А, следовательно, тоже имел к освоению космоса некоторое отношение — пусть и в отдалённой перспективе.

Однако, в данный момент меня беспокоила не то, как сложилась служебная карьера капитана Мёрфи, а непосредственные следствия из сформулированного им закона. А конкретно — эти три без малого месяца, прожитые мной в шкуре попаданца. В самом деле, как-то уж очень безоблачно всё складывается — даже неприятностей, стоящих упоминания, не случилось, и не вспоминайте о стычке с идиотом Кулябьевым и его прилипалой Черняком! Это у него тогда были неприятности, а не у меня, я-то как раз отделался легко, хотя выбранный метод психологического воздействия на громилу классного масштаба вполне мог тянуть на постановку на учёт в детской комнате милиции — и это лишь при незаслуженном везении…

В остальном же дела у меня складывались поразительно удачно. И с собакой вопрос решился, считай, сам собой, и времени на вживание в обстановку хватило с избытком, и в новой школе получилось поставить себя — без малейших усилий, как-то даже само собой, и самая красивая девочка в классе обращает внимание и ещё как обращает… Да в нормальной школе, в обычной обстановке одного этого хватило бы, чтобы нажить кучу неприятностей — а мне всё сходило с рук!

Потом выигранный конкурс во Дворце, путёвка в Артек, знакомство с калужанами, словно сошедшими со страниц любимого с детства фильма. И снова успех за успехом — сначала на тренажёре, потом на «предварительной» защите проекта, по результатам которой мне светит вполне реальный шанс войти, как минимум, в тройку лидеров «космической смены».

Подозрительно? Ещё как! И не потому, что заставляет задумываться о чьей-то посторонней, но могущественной воле, которая предупредительно расчищает мне путь к светлой жизни, а… просто подозрительно, и всё! Мысль эта не давала мне покоя, грызла по вечерам, после отбоя, когда соседи по спальне уже сопели в две дырочки да видели первые сны. И уже не получалось отговориться перед самим собой затёртым соображением: что-де все проблемы, с которыми я тут сталкивался и ещё столкнусь гроша выеденного (как и ломаного яйца) не стоят на фоне моего более, чем полувекового жизненного опыта в другой, далеко не такой привлекательной реальности как та, что окружает меня сейчас. Тогда, два месяца назад — да, сработало, позволило задвинуть ненужные мысли куда-то в дальний уголок сознания. Но теперь — нет. Не работает. Неубедительно. Этот аргумент сломался, несите следующий…

А наутро, после завтрака к нашей компании (как-то само собой вышло, что теперь мы стараемся держаться вместе даже без особой на то необходимости) подошёл Шарль и, с трудом скрывая смущение, попросился к нам. Так что, теперь нас пятеро, и это, помимо того, что Шарль — отличный малый и интересный собеседник, неплохо, к тому же, разбирающийся в вопросах космонавтики, давал нам лишний шанс на победу. Я, конечно, не говорил об этом вслух, но и без того всем было ясно, что интернациональный состав команды, представляющей проект является серьёзным аргументом который, конечно, будут учитывать при определении победителей.

Так что события вокруг меня продолжали протекать с пугающей безоблачностью, и это чем дальше, тем сильнее выматывало мне нервы. Потому что: «Если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается». Точка исключений нет, на этом, как на трёх китах античных географов, держится Мироздание. Я уж не говорю о том, что подобная безмятежность расслабляет — а это реально стрёмно, и вполне может привести к тому, что когда кирпич, наконец, свалится тебе на голову или нога угодит на масло, пролитое возле турникета какой-то дурой с Садового — ты попросту не успеешь среагировать.

Остался пустяк — дождаться, когда это, наконец, произойдёт…

— Лёх, вставай! Только не шуми, надо по-тихому…

Я рывком сел на кровати. Юрка-Кащей, одетый, в трениках, кедах, тёмной неформенной футболке. Что характерно — без пионерского галстука, что ясно указывает на готовящуюся шкоду. Впрочем, глухая ночь (половина второго, судя по стрелкам часов) и без того не оставляет сомнений в полнейшей незаконности предстоящего мероприятия.

— Что, всё-таки решились?

— Ага. — физиономия Юрки-Кащея, смутно различимая в темноте спальни казалось, лучилась предвкушением чего-то особенного. — Середа ждёт снаружи, под окном, Стивен и Марк поблизости. А ты как, с нами?

Я нашарил на табуретке шорты и потянулся за тапочками.

— Ладно, американцы — они как дети, с них какой спрос… Что до вас с Витькой — напомни, когда я в последний раз говорил, что вы — идиоты?

— Ну… — он замялся. — Сегодня утром?

— Вечером, после ужина. И за прошедшие… э-э-э… — я сверился с циферблатом, — три с половиной часа ничего не изменилось.

Я, конечно, в авторитете — и в шестом отряде, и в нашем спаянном коллективе, а потому могу позволить себе такой тон. Но весь мой авторитет оказался бесполезен, когда на горизонте замаячило приключение. Нет — Приключение! А как ещё назвать ночную, насквозь нелегальную вылазку на берег моря — и не просто на берег, а в Пушкинский грот, отрезанный от суши полоской неглубокой воды, где среди камней вечно пенятся волны прибоя? Романтично и увлекательно до невозможности — если не вспоминать, чем может обернуться эта авантюра. И изгнание из Артека в этом списке далеко не самое скверное, в темноте, босиком, на осклизлых камнях, залитых водой запросто можно навернуться — и приложиться головой об острый каменный выступ, которых в стенах грота полно. Вытаскивать же пострадавшего — по грудь в воде, рискуя ежесекундно ухнуть в подводную яму, спотыкаясь на склизких валунах, в темноте, слегка рассеиваемой лишь светом ущербной луны да крупных, как вишни, южных звёзд прибой — вернейший, практически безотказный способ увеличить список жертв. Звать на помощь? На высоченной круче, где располагается «Лазурный», крики, может, и услышат, но вот подоспеют ли вовремя?

Всё это я повторил — сбивчиво, вставляя не вполне цензурные выражения — пока одевался и вслед за Кащеем перелезал через подоконник. Действия запоздалые аргументы, как я и ожидал, не возымели, тут помог бы, разве что, громкий крик «Ратуйте!», или любой другое, способный привлечь внимание вожатых — но этого я не мог позволить себе по очевидным причинам. Нет, опасная вылазка сорвалась бы и даже без особых последствий — злоумышленники наверняка успели бы разбежаться по спальням, — но вот авторитету моему, как и намечающейся дружбе, настал бы полный и окончательный кирдык, в четырнадцать лет подобных предательств не прощают. А вместе с ним пришёл бы столь же неотвратимый конец и шансам на победу в общем конкурсе фантпроектов, на подготовку к которому мы пятеро потратили без малого две недели.