Его тон был для меня удивителен и странен, однако ещё более меня поразил первый вопрос, который он мне задал после того, как я заверил его в своей полной готовности быть откровенным.

Я приведу его дословно: «Поскольку ты есть тайный безбожник и в душе своей отрицаешь какие-либо мистические явления, в том числе и чудеса Господни, то как твоя наука объясняет силу Седьмицы?»

Убеждать его в своей приверженности вере, данной нам предками, я смысла не видел и постарался дать ответ, который, по моему мнению, его мог его удовлетворить.

Я ему сказал, что всё сущее в мире имеет научное объяснение, однако наука далеко не всё может объяснить. Это обусловлено несовершенством науки, поскольку она являет собой не абсолютное знание, а лишь путь к нему, который может оказаться бесконечным. Наука вечно молода, и всегда будет оставлять массу открытых вопросов. Однако если следовать теории множественности миров и измерений, то в каждом из них действуют свои законы природы, а сущности, кочующие между мирами, подвластны лишь законам того мира, порождением которого они являются. Факты подобных проникновений зафиксированы, описаны, подтверждены многочисленными свидетельскими показаниями, в том числе агентурными данными Тайной Канцелярии. Известны также катастрофические последствия подобных проникновений.

Епископ слушал меня, демонстрируя полное внимание, однако мне-то доподлинно было известно, что он и так был в курсе всего сказанного мною, поскольку отчёты о деятельности нашего Центра в сжатой и доступной форме еженедельно предоставляются в секретариат Малого Собора. Тут я взял на себя смелость пойти ва-банк и прямо спросить Владыку Фому, чего он хочет от меня на самом деле.

И тут я с удивлением заметил, что мой собеседник внезапно размяк, по его щеке покатилась слеза, которую он тут же торопливо утёр рукавом. А потом вдруг перегнулся через стол, едва не опрокинув тарелку супа, и прошептал мне в ухо: «Страшно жить-то…» Более ни слова не сказав, он направился к выходу, по пути сбив полового, что нёс обед ректору Академии. Кстати, на дальнейших заседаниях симпозиума Владыка Фома так и не появился, хотя днём позже в программе значился его доклад «Проявление воли Божьей в трудах человеческих».

В свете всего вышесказанного предлагаю во время проведения симпозиумов, конференций, форумов, чтений и съездов изымать все спиртосодержащие напитки из буфетов Научно-духовной Академии и прочих учреждений, где проводятся подобные мероприятия.

Странно, но когда из рваной раны на пояснице хлестала кровь, боли она не чувствовала, а потом и вовсе потеряла сознание, провалившись в спасительные сладкие грёзы, где на тёплом ветру мирно шелестела мягкая пряная трава, а над бескрайними полями величественно плыли лохматые облака. Потом внезапный приступ боли вернул её к реальности, и, прежде чем провалиться в чёрную бездну беспамятства, она обнаружила, что Маргарита и Буй-Котяра укладывают её на нары в лагерном бараке. Язычник поистине сотворил чудо. Сейчас на месте раны остался лишь белый рубец, но боль, едва утихнув, набрасывается снова и снова, не давая задремать. Время побудки неумолимо приближалось. Соседки по бараку ворочались во сне, посапывали, некоторые храпели, а Соня Колотун временами страшно скрипела зубами где-то в дальнем, самом тёмном углу. Дрова в стальной печурке почти прогорели, но тепла было ещё достаточно, так что никто из подруг по несчастью не замёрз настолько, чтобы вылезти из-под тонкого байкового одеяла и взять на себя труд подбросить несколько полешек.

Лейла льёт лиловый ливень… Вчера, когда она очнулась в бараке, кроме неё, здесь никого не было – с утра и до ночи заключённым полагалось находиться на трудовом фронте. Но Яна? Неужели Буй-Котяра не нашёл в себе сил, чтобы спасти и её? Лазарета в лагере не было, а представить себе, что её отправили в больницу за пределами зоны, просто невозможно. Не те здесь порядки. За ограждение есть только один путь – вперёд ногами. Одна из соседок по бараку, из тех, что «оттрубили» здесь уже не год и не два, как-то рассказывала перед сном, будто летом пару-тройку зэков ежедневно снимают с работы на шахтах – копать ямы у подножья соседней сопки, верстах в трёх от лагеря. Предусмотрительно… Летом проще копать… Зимой пригодится. Твари!

Днём в барак каким-то образом проник Корней, принёс алюминиевую миску с остывшей перловкой, поинтересовался самочувствием, а потом с дрожью в голосе сообщил, что Яночку, Маргариту и Буй-Котяру вертухаи уволокли в комендатуру, и уже несколько часов от них ни слуху, ни духу.

Он поправил под её головой набитую сеном подушку из мешковины и, больше ни слова не сказав, удалился восвояси. Есть не хотелось. Миска с воткнутой в кашу ложкой так и стоит рядом на расстоянии вытянутой руки.

Поздним вечером, когда бабоньки пришли в барак после поверки, Лейла попыталась расспросить о последних новостях Соню Колотоун, но та лишь буркнула что-то невнятное и завалилась спать. И вообще никто не сказал ей ни слова, ни бранного, ни доброго. Даже близко никто не подошёл. И даже на соседнее место на нарах никто не лёг, хотя было оно вполне себе престижное – к печке поближе.

Лейла льёт лиловый ливень, след лазурный оставляет… Наконец-то… Боль притупилась. Сознание медленно, но неотвратимо погружается в сон. Скоро со стороны караульного помещения раздастся зов трубы, и, если через шесть минут после этого не весь личный состав будет стоять на плацу, барак вломится пожилой надзиратель с фонарём в левой руке и длинным винтовочным шомполом – в правой. И не факт, что он признает Лейлу Кунь, заключённую № 103, недостаточно окрепшей для выхода на ежедневную каторгу. Впрочем, кто знает, который ныне час… На улице тьма, а зимняя ночь тянется двадцать часов в сутки. Остальное – сумерки.

Значит, Яну уволокли в комендатуру… А ведь ей досталось куда сильнее от проклятой вагонетки. Может быть, там всё-таки есть лазарет? Надо же где-то надзирателям и стрелкам охраны царапины зелёнкой замазывать…

Боль поутихла, усталость всё-таки оказалась сильнее тревожных мыслей, душа настоятельно требовала покоя – хотя бы на несколько минут. Она погрузилась в сон, и где-то далеко внизу раскинулись дубравы и берёзовые рощи, окружённые бескрайними жёлтыми полям. Встречный ветер бил в лицо и трепал волосы, но хотелось лететь ещё быстрее – подальше от этой нескончаемой стужи, штолен, вагонеток, краснопогонников в серых шинелях, уныло смотрящих вниз с караульных башен. Может быть, затеряться в собственных снах? Уйти в них навсегда?

– А что – примерным прихожанам разве полагается вот так запросто летать, пренебрегая законами физики, что даны Господом? – раздался знакомый голос слева и чуть сверху.

Лейла оглянулась и обнаружила, что буквально в полусотне аршин от неё летит на помеле абсолютно голая Маргарита Ручеёк, беззаботно раскачивая левой ногой и улыбаясь во весь рот. Её слова вполне можно было расценить как святотатство третьей степени, и Лейла, будь она при исполнении, вполне могла бы проводить ведьму к околоточному надзирателю, а пришлось бы Маргарите суток пятнадцать тротуары мести. Всё лучше, чем вагонетки толкать по мёрзлым рельсам на благо Соборного Отечества. Хотя уже и непонятно, в чём оно, Отечество это, видит для себя благо. Да и каждый гражданин наверняка понимает его по-своему. Вот, например, полномочный спецагент третьего ранга Секретной Службы Внутренней Стражи Лейла Кунь понимала, в чём благо для страны, а вот другая Лейла, заключённая № 103, понимать перестала.