Но так ли уж много в этом мире людей, которых по-настоящему страшит Пекло? Так уж ли много в мире людей, которых этот страх остановил при потворстве похоти своей и даже в совершении самых мерзких злодеяний?

Да ты и сам всё видел, пока всякие напасти терпел до того, как тебя наша славная дивизия приютила, отмыла и накормила. Если бы Господь страхом на путь Истины наводил, то Пекло было бы на земле, а не в преисподней. Тогда сразу все, даже самые нечестивые, души воспылали бы любовью к Господу, только бы избавиться от страхов и страданий.

Но недаром Господь ограничил власть Падших на земле и даже уравнял шансы в нескончаемой битве за людские души, поскольку нравственный закон не должен привноситься одним лишь страхом. Свобода выбора – один из самых драгоценных даров Всевышнего чадам своим, но именно она, эта свобода, является тяжким испытанием, поскольку мир полон соблазнов, а человек слаб. И многие, очень многие отказываются верить в то, что их сладострастие, алчность, властолюбие, жестокость – всего лишь топливо для того страшного очага, на котором в Пекле сгорают их души, и та боль, тот ужас, которыми они наполняются, становится пищей для владык преисподней и прислужников Падших. Конечно, потопа, землетрясения или какой техногенной катастрофы они лично учинить не могут, поскольку Гнева Господня опасаются – запрёт Он их каждого в собственном Пекле, и будут они там грустить до конца времён. А вот людишкам нашёптывать всякие сладенькие мерзости им не запрещено. Поддерживать богопротивные секты и всяческие течения в массовой культуре Падшие тоже могут, что и делают с полным рвением.

Словом, творят они всё, чтобы их неуёмная жажда всегда находила удовлетворение, и пока им это удаётся. Более того, кажется, что с каждым новым веком пища их становится всё обильнее и слаще. Взять, например, политику… Ложь всегда была одним из главных её инструментом, но, к несчастью, за последние века полтора она стала не главным, а единственным. А воровство уже вовсе не считается постыдным занятием даже в нашем Соборном Отечестве. Давеча, например, судили главного квартирмейстера нашей дивизии подполковника Семёна Зарубу. Дали ему пятнадцать лет в Тындинских лагерях, так прочие господа офицеры, в большинстве, ему даже сочувствовали: мол, всего полтора года до пенсии не дотянул, бедолага. А то, что он вагон новёхоньких, с иголочки, бушлатов налево пульнул – это, значит, ничего…

Хотел я тебе присоветовать, когда судьбу выбирать будешь, по армейской линии пойти, а теперь сомневаюсь.

Ты письмо это никому не показывай, а лучше того – спали, как прочтёшь. Крамольного в нём ничего нет, однако ныне, ежели кому из Тайной Канцелярии или Секретариата Духовной Консистории приспичит выслужиться, тот и «Отче наш» как бесовскую проповедь представит – глазом не моргнёт. Что поделать – подлость и мерзость человеческая не только из Пекла приползает, но и рождается в умах наших сограждан естественным путём.

Чан Бойши, сяйго, ближайший советник юного императора, бывший постельничий матери-императрицы, сидел на точной копии трона Солнца Поднебесной, сделанной, правда, не из белого золота, а их мягкой древесины бальзы, произрастающей в Южной Лемуриде. Во-первых, деревянное перекрытие верхнего яруса высотной пагоды на северной окраине Запретного города не выдержало бы многотонного веса трона из благородного металла. Во-вторых, в случае опасности, если здесь вздумает появиться какой-либо назойливый недоброжелатель, древесину можно было легко спалить в сигнальной жаровне, которая традиции всегда находится в полной готовности, хотя уже несколько веков не использовалась по назначению. И никто потом не докажет, что какой-то там сяйго, теша своё самолюбие, покусился на подобие одного из символов императорской власти. Да, непросто быть вторым лицом в государстве, где Солнце Поднебесной сияет почти одинаково высоко и для ближайшего сановника, и для последнего бродяги.

За то, что он сейчас делает, согласно древнему кодексу легендарного Маодуна, первого императора хуннов, полагается такая же кара, как за государственную измену. Да это и есть измена – сидеть на троне, подобном императорскому. Но сюда никто не войдёт. Никогда. Кроме немых от рождения уборщиков, что протирают здесь пыль и натирают полы благоухающей мастикой. А значит, опасности нет, и можно без тревоги в душе созерцать величественный город в спокойных лучах заката.

Слегка припорошённая снегом столица империи была отсюда видна как на ладони. И многочисленные низкорослые дома Старого города, окружавшие резиденцию императора прямо за широким рвом, заполненным прозрачной неподвижной водой, и небоскрёбы делового квартала, видневшиеся на горизонте в розовой дымке, окрасились в цвет уходящего солнца. Скоро небесное светило окончательно скроется за горизонт, и там, внизу, зажгутся многочисленные огни. Город, населённый преданными и трудолюбивыми людьми, уподобится звёздному небу и на пару-тройку часов затмит яркость истинных небес. А потом большая часть огней погаснет и горожане уснут для того, чтобы подняться задолго до рассвета и приступить к самому важному – повседневному созидательному труду, на котором держится мощь и процветание величайшей империи мира.

Только здесь Чан Бойши не чувствовал того напряжения, которое преследовало его повсеместно. Враги или тайные недоброжелатели чудились повсюду, даже среди тех, кто был только ему обязан своим положением. Впрочем, нелепо было бы вообще добиваться от ближайшего окружения любви и бескорыстной преданности. Одиночество – участь всех, кто поднялся слишком высоко, кто несёт на своих плечах тяжкое бремя власти и ответственности. Только страх может держать в узде свору придворных лизоблюдов, а значит, хотя бы раз в месяц необходимо отправлять на казнь кого-нибудь из крупных сановников.

Дай-ван Чао Ши Субеде был одним из них. Но кто мог знать, что эта казнь приведёт к столь тревожным последствиям, доставит столько волнений и даже вызовет затаённое неудовольствие юного императора. Кто мог предположить, что Чан Сяо в его-то десять лет может думать и чувствовать нечто отличное от того, что ему внушают учителя и сиделки? Вот уже неделю император ни разу не призвал ближайшего советника в свои покои. И ещё этот беглый Дракон! А вдруг ученикам дай-вана вздумается мстить своего чанга?! А вдруг им что-то удастся прежде, чем хуанвэйбины настигнут беглецов и расправятся с ними? Лучше бы эти беглецы исчезли навсегда, и тогда можно найти массу виновных в том, что опасные враги государства скрылись, избежав заслуженной кары. Но это было бы слишком хорошо. Так хорошо, что и надеяться не стоит. Нет! Это тоже было бы не лучшее решение. Кто знает, когда они вдруг решат проявиться – через неделю или через двадцать лет? И всё это время жить в страхе? Сегодня же стоит вызвать с докладом нового командующего корпусом хуанвэйбинов. Если ничего обнадёживающего не сообщит – снять и поставить на его место ещё кого-нибудь. Из молодых! Чтоб землю рыл…

Чан Бойши уже потянулся к трубке коммуникатора, чтобы дать необходимые распоряжения, но сигнал вызова опередил его. Кто это может быть? Если из канцелярии Государя, то звонит жёлтый аппарат с золотыми кнопками, а этот писк раздаётся из синего – того, что для связи в пределах резиденции. В этот час обычного вечернего уединения его могли побеспокоить только в одном случае: какая-то важная шишка, возомнившая о себе слишком много, очень хочет немедленно, невзирая ни на что, видеть хозяина, а у охраны не хватает смелости положить гостя мордой в пол и заставить уважать заведённые здесь порядки. Однако с тех пор, как Чан Бойши принял пост сяйго – по сути, второго лица в государстве – подобным образом не смел вести себя никто. Нет, такие наглецы находились, когда он был ещё фуфучаном императрицы, но за последние два года все они лишились своих должностей, а некоторые и жизнь потеряли.