Бэннон сгорбился и всхлипнул.

— Я бежал так быстро, как только мог. Я пытался достать мешок из воды — пытался что есть силы! Но все котята оказались мертвы, все пятеро.

Натан слушал с сострадательным видом. Он поглаживал свой подбородок, сидя на камне возле костра.

— Ты старался изо всех сил. Больше ты ничего не мог сделать. Ты не можешь постоянно нести в себе эту вину. Это убьет тебя.

Когда Бэннон плакал, Никки пристально за ним наблюдала.

— Это не то, отчего он чувствует за собой вину, — вполголоса сказала колдунья.

Старый волшебник был поражен, но Бэннон взглянул на Никки, с, на удивление, взрослым взглядом.

— Ты права, — хрипло ответил он. — Не из-за этого.

Он сплел пальцы, затем разъединил, снова найдя в себе смелость продолжить.

— Я нашел мягкое место под ивой возле ручья и голыми руками выкопал ямку. Похоронив котят, я накрыл их мокрым мешком, словно одеялом, которое могло бы согреть в ту холодную ночь. Поверх могилы положил камни, чтобы потом показать матери это место, но я не хотел, чтобы о нем знал мой отец. Затем долго там стоял, оплакивая их, а после пошел домой. Я знал, что не смогу скрыть от отца следы слез и мокрую одежду. Он, вероятно, избил бы меня за это, а может просто посмотрел бы с самодовольным выражением. Тогда, с гибелью котят, я не думал, что он может причинить мне большую боль, к тому же я порядком измотался. — Молодой человек сглотнул. — Но я пришел домой, чтобы обнаружить нечто гораздо худшее.

Никки почувствовала, как напряглись ее плечи, и тут же одернулась. Бэннон продолжил говорить мрачным голосом, словно у него больше не осталось никаких эмоций.

— Утопив котят, отец вернулся домой, где его поджидала мать. Она решила, что с нее хватит. После всей боли, страхов и страданий, причиненных ей, убийство этих невинных животных стало для нее последней каплей. Когда он, шатаясь, вошел в дверь, мать его уже ждала. Позже, увидев эту сцену, я догадался, что произошло. Как только отец вошел в дом, мать, держа наготове топор за дубовое топорище, словно воин свою булаву, напала на него с криком, ударив по голове. И ведь ей почти удалось, но удар прошел вскользь: этого хватило, чтобы выступила кровь, возможно, даже треснул череп — и, конечно, оказалось достаточно, чтобы отец зашелся в гневе. В бесполезных усилиях мать пыталась ранить его, возможно даже убить. Но отец, увернувшись, вырвал топор у нее из рук… — Бэннон сглотнул и зажмурился. — И избил ее до смерти. К тому времени, как я вернулся домой, похоронив котят, мать была уже мертва. Он разбил ее лицо так, что на нем не осталось живого места, и я даже не мог ее узнать: левый глаз был сплошным месивом, сломанные части черепа выступали наружу, обнажая мозг. Ее рот стал просто рваной дырой, и вокруг лежали разбросанными зубы. Некоторые из них впились, будто украшения, в то, что когда-то было лицом…

Голос Бэннона стал более тихим и дрожащим:

— Отец подошел ко мне с окровавленной, разбитой рукоятью топора, но защитить себя мне было нечем, — меча тогда еще не было. Я все равно с воем бросился на убийцу. Я… я даже не помню этого. Наносил удары, царапал, колотил в грудь… В этот раз соседи, услышав крики моей матери, более ужасные, чем когда-либо прежде, подоспели спустя несколько мгновений после моего прихода. Они меня спасли, иначе и мне настал бы конец. Я кричал, пытаясь драться, стараясь ему навредить. Но соседи оттащили меня и усмирили. К тому времени ярость покинула и отца. Кровь покрывала его лицо, одежду и ладони. Какая-то ее часть была кровью из раны на голове, куда его ударила мать, но большая часть принадлежала ей самой. Кто-то поднял тревогу, и одна добрая женщина отправила своего маленького сына бегом в город, за магистратом.

Бэннон часто дышал и ломал пальцы, уставившись в маленький костер подобно заблудшей душе, прежде чем смог продолжить. Где-то наверху закричала и взлетела с одной из сосен ночная птица.

— Я не смог спасти мешок с котятами. Я не смог помешать отцу утопить их, как бы ни старался. Я бросился в ручей и пытался их поймать, пока не стало слишком поздно. Но знал, что уже слишком поздно, и тратил драгоценное время на то, чтобы похоронить их и оплакать… когда должен был находиться в другом месте — спасать свою мать.

Он посмотрел на своих слушателей, и пустая боль в его карих глазах пронзила сердце Никки глубоким холодом.

— Если бы я остался с матерью, возможно, смог бы ее защитить. Если бы я не бегал за котятами и остался дома, то постоял бы за нее и спас. Мы с ней вместе встретили бы отца и уж как-нибудь от него отвязались. После той ночи отец уж точно никогда бы не причинил боль матери и мне. Но вместо этого я побежал спасать котят, оставив свою мать одну с этим монстром.

Бэннон снова встал, отряхнув штаны. Продолжил он тоном разведчика, доставившего отчет:

— Я оставался в Кайрии до тех пор, чтобы увидеть, как моего отца повесят за убийство. У меня оставалось несколько монет, и из сочувствия жители деревни собрали мне деньги на жизнь. Я мог бы иметь небольшой домик, завести семью, работать на капустных полях. Но дом сильно пропах кровью и кошмарами, и в Кайрии меня ничто уже не держало. Итак, я записался на борт ближайшего корабля, который зашел в нашу маленькую гавань — на «Идущий по волнам». Покинув свой дом, я никогда не собирался возвращаться, в надежде найти лучшее место. Мне хотелось жить так, как я себе это представлял.

— Значит, ты изменил свои воспоминания, прикрыв их тьму фантазиями о той, лучшей, по твоему мнению, жизни, — сказал Натан.

— И ложью, — вставила Никки.

— Да, это была ложь, — сказал Бэннон. — Настоящая правда… слишком ядовита. Я просто старался сделать все лучше. Разве это было неправильно?

Теперь Никки была уверена, что у Бэннона Фармера доброе сердце. В своей голове, и в том, как он описывал свою выдуманную жизнь другим людям, молодой человек изо всех сил пытался превратить мир в такое место, которого не будет никогда.

Когда волшебник положил руку ему на плечо, желая подбодрить, Бэннон вздрогнул, словно внезапно вспомнил о побоях своего отца. Натан руку не убрал, но, будто тисками, усилил хватку.

— Теперь ты с нами, мой мальчик.

Кивнув, Бэннон тыльной стороной ладони вытер слезы. Он выпрямил плечи и ответил со слабой улыбкой:

— Согласен. И это очень хорошо.

Даже Никки вознаградила его одобрительным кивком.

— В тебе больше ста́ли, чем я думала.

Дождь и мрак сопровождали их в течение следующих четырех дней, пока они держали путь в горы. Утро каждого дня было наполнено туманом, день насыщен моросящим дождем, а ночью шли полноценные ливни. Низко нависшие облака и истекающие каплями деревья не позволяли путникам смотреть вдаль, и невозможно было оценить высоту и массивность гор впереди. Но, в конце концов, Никки знала, что с какой-нибудь высокой точки можно будет рассмотреть обширную долину, что раскинулась между ними и Кол Адэр.

Никки шла, завернувшись в серый шерстяной плащ, который дал ей хозяин гостиницы; плащ стал тяжелым, пропитавшись водой. Бэннон и Натан выглядели столь же плачевно, и промозглый мрак угнетал так же сильно, как и молчание молодого человека.

На пятую ночь после Локриджа ливень усилился и снизилась температура воздуха, пробирая до костей влажным холодом. Никки была рада обнаружить внушительную приют-сосну: пирамидообразное дерево с плотными, опущенными ветвями. Для тех путешественников, которые знали, как распознать эти деревья, приют-сосны создавали надежное убежище в лесу. Ричард однажды показал ей, как их найти и применить с пользой.

Никки встряхнула ветки с длинными иголками, чтобы разогнать скопившиеся бусинки дождевой воды, затем отодвинула лапу, открывая темную и уютную ложбинку под деревом.

— Спать мы будем здесь.

Волшебник нашел удобное место под нависшими ветвями.

— Эх, если бы ты смогла раздобыть жареную баранину и кружку эля, колдунья, у нас была бы прекрасная ночь.