— Никто не желает?

Их одноклассники по одному начинают отворачиваться и расходиться. Парень в очках бормочет себе под нос «Вот козлы тупые» и тоже отходит в сторону.

Частоты мозга у Сявы, Белого и Серого странно меняются под влиянием сигаретного дыма. Это однозначно какой-то наркотик. Тут Сява замечает меня и машет рукой, вероятно, приглашая подойти.

Я отрицательно качаю головой и остаюсь на месте.

— Ждите, сейчас мелкого пугану! — бросает Сява и направляется ко мне. Подойдя ко мне, он выдыхает этот странный дым мне в лицо.

И закономерно получает в ответ по корпусу.

После чего падает на колени и судорожно корчится в позывах рвоты.

Логично, учитывая «голый кулак», как говорит Сергеевич.

Белый с Серым, уже здорово «датые» (сейчас частоты их мозгов не имеют ничего общего с нормальными. Что ж там за сигарета такая?), переступают через свои ранцы и направляются ко мне со словами:

— Ох-ел?! А ну сюда!

И я иду им навстречу.

Белый, очевидно, под влиянием затуманенных мозгов, воображает себя великим бойцом и пытается ударить меня ногой. Которую я жёстко встречаю локтем «на разрыв», попутно роняя его на землю.[24]

Пока вожусь с Белым, Серый успевает подойти практически вплотную. Его успеваю ударить головой в лицо, потом, с подшагом назад, также бью по корпусу: эта троица почему-то как на подбор гренадёрских статей и миндальничать не приходится.

Впрочем, какими-то боевыми навыками они тоже не отличаются и я в итоге не удерживаюсь от пафосной фразы: «Мелкий я не для тебя».

Видимо, Белый, Серый и Сява популярностью не пользуются и в среде своих: во время нашей «двигательной активности», одноклассники этой троицы возвращаются обратно, почти что обступают нас с боков, отгораживая от единственного прохода за трансформаторную будку, но никто из них не вмешивается. Потом, расталкивая их, на сцене появляется какой-то незнакомый мне парень, видимо, из параллельного класса. Окидывает взглядом всю картину целиком, бросает не понятно кому «Ну ты дал джазу! Не пожалей!» и исчезает в обратном направлении.

Оглядываюсь на окруживших нас, нахожу взглядом свой рюкзак там, где сбросил его с плеча. Поднимаю его, закидываю на плечо и, раздвигая толпу, иду на школьный двор, искать свой класс.

У себя за спиной слышу слова того самого парня в очках:

— Ну вот и довыябывались, козлы… Теперь из-за вас…

Дальше я ничего не слышу, так как угол трансформаторной будки перестаёт отделять меня от шума школьного двора.

Минут через двадцать, когда Торжественная Линейка всё же начинается, класс троицы стоит радом с нами. Ни Сявы, ни Белого с Серым среди учеников не видно.

За время, потерянное в ожидании Линейки, я бы мог раз двадцать «кинуть» Анне правильную частоту, «подсвечивая» опухоль. Или проплыть три километра в режимах. Или проплыть два километра без режимов. Или отработать пятнадцать раундов с Сергеевичем на «лапах». Кстати, после «лап» тактические схемы переходят на автоматический уровень…

Или я мог бы просто поспать.

Первой выступает директор школы. Она минут тридцать многословно поздравляет нас с началом учебного года. Мне кажется, просто поздравить можно было бы значительно короче… Или у этой речи есть ещё какая-то не известная мне функция?

После неё, слово по очереди переходит к двум завучам, по воспитательной работе и старших классов, которые говорят примерно о том же.

Мне ещё сильнее жаль времени.

Потом нам, наконец, командуют идти по классам и ещё минут пятнадцать школа длинной змеёй втягивается в одну дверь, в которую по очереди входят все классы с первого по выпускной.

Первым уроком у нас оказывается классный час, на котором наша классная руководитель в течение целого урока интересуется у каждого из нас, как прошло лето.

Не понимаю, что я должен был почерпнуть на этом уроке. За эти сорок пять минут я мог бы проплыть ещё пару километров…

После классного часа мы идём получать учебники. Где толпимся пару часов вместе с ещё четырьмя классами, пытающимися сделать тоже самое.

Почему учебники нельзя выдать после занятий? Либо в отдельный день? Кажется, кроме меня здесь никто не считает, что время — это деньги…

Получение учебников занимает два урока, которые у нас должны были быть отведены под английский.

Мне он нужен не особо, поскольку в той жизни он был моим родным языком… Который, хотя и изменил слегка лексический состав, но на остальные девяносто процентов остался вполне родным, узнаваемым и тем же самым.

По крайней мере, при общении в интернете у меня проблем не возникает. Ну, как не возникло бы проблем у нашего современника, попади он со своим русским языком лет на двести назад. Конечно, какие-то несуразности бы в том общении всплывали, но если язык твой родной, если лексический состав на восемьдесят процентов тот же, если грамматика не менялась, то ты быстро сообразишь, чего именно писать и говорить не нужно.

А то, что говорили бы твои предки языком двухсотлетней давности, ты б понимал полностью.

Это как попади мы к Пушкину. Его мы и сегодня понимаем на сто процентов. И подстроиться под его стилистическую модель можем без труда, случись необходимость. Да и под лексический состав тоже.

Другое дело, что сам Пушкин понимал бы нас, попади он к нам, в лучшем случае наполовину, но это уже совсем другой разговор.

После несостоявшегося английского, ко мне подходят трое парней из класса Сявы, Белого и Серого, которых я видел за трансформаторной будкой:

— Стессель, ну ты дал кокса, — начинает без предисловий парень в очках, о котором я знаю только то, что его прозвище «Филин».

— Я при чём? Стоял и никого не трогал. — пожимаю плечами. Интересно, откуда они меня знают? — Вы мне что-то предъявить решили? Или просто пообщаться зашли?

Агрессивных намерений у них нет однозначно, это видно, но я пока не могу понять цель их визита.

— Да оно так, понятно, что Сява первый начал — мнётся второй, кажется, Ринат или Марат. Точно, Ринат. — Но тут такое дело… У них родаки — много кому не чета.

— Да большинству из наших не чета, — продолжает третий, которого я не знаю.

— Они и «курят» давно, и, наверное, порой ещё чего поинтереснее, чуть не «двигаются», — продолжает Филин, — но им же закон не писан…

— У меня есть один товарищ, который очень любит повторять везде, что закон для всех один, — бормочу, поскольку они всё ещё мнутся.

Ринат как-то странно переглядывается с Филином, после чего Филин продолжает:

— В прошлом году мои родители подходили к директору, когда Сява и Серый неделю подряд англичанке не давали урок вести. Просто срывали всё. Дурацкими шутками, болтовнёй…

— И? — тороплю Филина, поскольку каждое слово из них приходится тянуть клещами, не смотря на то, что первыми ко мне подошли они.

— Вероятно, директриса связывалась с их родителями, потому что через два дня моим родителям позвонила завуч старших классов и сказала, что если я не могу найти общий язык с одноклассниками, то школа не сможет мне предоставлять грант на обучение, — с замогильным видом сообщает Филин.

— Ну а потом, после того как у этих один раз всё прокатило, родаков Филина отменой этого гранта уже второй год давят, чтоб они шум не поднимали. Филин же только с грантом оплату за учёбу тянет, — поясняет Ринат.

— А другие родители? — спрашиваю.

— Да с Сериковым вообще не хотят связываться ни классная руководитель, ни другие родители.

— Стоп, а Сериков — это Серый? — щёлкает у меня в голове. Прозвища-то я знал, но не фамилии.

— Ну да, — кивает третий.

— Так а от меня вы сейчас чего хотите? Я к этими вашим тёркам никаким местом, за себя плачу сам, грантов не просил, да и против смены школы не возражаю, — пытаюсь восстановить цели нашего разговора. — По мне, уйдя из этой школы, ничего не потеряешь…

— Филин по обмену в Хилдерстоун-колледж со второго полугодия записан, ему школу менять нельзя. И потом там оставаться собрался. Ему сейчас школу менять — труба всему проекту, — начинает объяснять третий парень.