— Ты не маловат ли, чтобы меня учить? — цедит директриса, шагая рядом со мной нога в ногу..

— Так я к вам и не набивался, — снова пожимаю плечами. — Вы же сами за мной увяза… провожаете меня по своей инициативе. Или я что-то путаю? И кстати, вы же не думаете, что после такой вашей позиции по безопасности, я буду доверять остальным вашим словам по учебному процессу? Вот что конкретно ВЫ сделали, чтоб бардака в школе не было? Я сказал вам первого, говорю сегодня, а что изменилось?

— Мы поговорили с их родителями… — отводит взгляд директриса и её эмоциональный запал резко снижается.

— Классно. И как, помогло? — смотрю прямо перед собой. — Допустим, у вас болит зуб. Вы по нему постучали, болеть не перестал. Вы успокоитесь? Или будете дальше исправлять ситуацию? — она молчит, тяжело вздыхая. — А знаете, почему вы успокоились? Потому что болит не у вас. Это не у вас они в сортире деньги забирают, не при вас на школьном дворе курят не пойми что.

— И как же правильно было бы с твоей стороны? — тихо спрашивает директриса.

— Правильно, чтоб их в лицее не было. Или чтоб те, кто есть, не были наркоманами и соблюдали элементарные правила. Оговоренные, кстати, законодательно.

— Это очень сложный вопрос, а я хотела поговорить о твоей позиции касательно учебного материала и учебного процесса.

— Ну, если вам угодно переходить ко второй теме, не закончив, первую, — пожимаю плечами. — Знаете, я этим летом работал на мойке. Есть пятна, которые очень плохо выводятся из салона: томат, кока-кола. Их очень тяжело и невыгодно выводить. Вот салон можно оставить так, как он есть и сказать клиенту: «Не чистится. Мне так удобнее». И ничего, клиент девять раз из десяти «схавает», так как клиент — не профессионал в чистке. В отличие от Мастера. А можно потратить время и силы, здорово поупираться, но отдать чистую машину. — снова тяжело вздыхаю.

Она молчит, что-то напряжённо обдумывая.

— И ещё один момент. Уже не первый день, как я лично сдал деньги за обучение в кассу школы. Когда будет для начала хотя бы Договор? Между нами? Чтоб начинать наш с вами текущий разговор не с чистого листа. Это — к вопросу вашей финансовой дисциплины.

— Договор передадут твоим родителям в течение трёх дней, — автоматически кивает она, продолжая усиленно о чём-то размышлять.

— А вот это уже махровое неуважение. — спокойно смотрю ей в глаза, добиваясь внимания. — Мой знакомый товарищ-прокурор использует такое понятие, «владение оперативной обстановкой» (этот термин, правда, использовал Саматов, а не Бахтин, но таких тонкостей ей объяснять уже не буду). Вот такой документ я сдал вашему секретарю в руки лично тридцать первого августа. Это раз, — достаю на ходу из рюкзака нотариально заверенную копию решения суда, которых Лена наштамповала с десяток и сказала мне без них из дома не выходить. — У вас на территории школы наркоманы, курение в школьном дворе, а вы не в курсе, это два. Со мной надо заключать договор напрямую — вы снова не в курсе. Это три. Послушайте, а в чём вы вообще в курсе у себя в школе? При этом, две тысячи долларов за полугодие вам плачу лично я, и лично я сам сдал их в кассу (кстати, пришлось очень здорово ужаться, чтоб оплатить себя самому в этот раз, но этого я ей говорить я тоже не буду).

— Посмотрите на проблему с моей стороны, — продолжаю, отбросив пиетет, поскольку времени у меня уже нет и терпеливость себя исчерпала. — Деньги вам я отдал лично и сам, и деньги отдал свои. Не папины. Рассчитывая на вашу качественную работу. Вашей качественной работы не вижу, вижу говно. Извините за выражение, но мы тут наедине. Будем, как взрослые люди, называть вещи своими именами. После моего деликатного сигнала на эту тему, вы начинаете мне рассказывать, что я плохо себя веду в процессе того, как мне впаривают говно за мои же деньги. Вы почему-то мою деликатность воспринимаете как слабость и бесхребетность. И по какой-то своей наивности исключаете силовой — с моей стороны — вариант решения вопроса. Хотите, я сейчас три четверти выпускных классов, да и наших тоже, заберу с собой? К вашему конкуренту — в лицей НШИ, который финансируется Эксель-банком? Я не угрожаю. Просто вместе с вами рассматриваю варианты, удобные мне. Как взрослый человек. Цену для учащихся — там снизим. Специально для этой группы, переходящей в НШИ от вас из ОЛИМПА. По случайному совпадению, Роберт Сергеевич Новиков — отец моей опекунши. Я никогда его ни о чём не просил. Но, зная его лично как достаточно взвешенного и во многом достаточно благородного человека, я на девяносто девять процентов уверен, что он не откажет в обучении паре десятков школьников. Тем более, тот лицей давно на точку безубыточности вышел. Под переходящих от вас, новую инфраструктуру создавать не надо. Все те, кто переведётся со мной — идут им сразу в прибыль. Вот теперь скажите, что бы вы сказали себе в ответ на моём месте?

Директриса краснеет, порывисто вздыхает, но молчит.

— Ну хорошо, давайте играть в молчанку, — пожимаю плечами. — Не могу оценивать вас как педагога — не моя сфера. Но как человеку бизнеса, открыто заявляю вам о своем недоверии. В ваш лично адрес. Зачем вы меня грузите ВАШИМИ проблемами за МОИ деньги? Когда должны решать МОИ проблемы? И попутно, договор между нами на этот учебный год оформляем на меня, не на деда, это остаётся у вас.

Видя, что она не собирается ничего отвечать, но и почему-то не отстаёт, засовываю одну из нотариальных копий решения суда ей в руки и, не прощаясь, перехожу на бег. Чтоб не выбиваться из графика.

До КЛИНИКИ пришлось нестись бегом. Впрочем, бегаю я хорошо.

Анализы Анны показали, что процесс мы «развернули». Она даже пересдала и кровь, и УЗИ в двух разных местах, после чего мы с ней, Котлинским и Стекловым сейчас пьём чай в кабинете Котлинского. При этом Котлинский постоянно смеётся басом; Стеклов загадочно улыбается, а Анна сидит со слезами на глазах, но тоже улыбается.

Ну и я тоже рад, чего уж…

Хотя я, в отличие от них, в результатах анализов не сомневался.

Отсутствие метастазов подтверждено. Сама опухоль уменьшилась. По классификации онкологов, перешла в какую-то предыдущую стадию.

А Котлинский говорит, что нашей тайне осталось быть тайной совсем недолго. Не смотря на все его усилия в онкодиспансере.

Волевым усилием, решили сократить мою работу с ней до одного часа: больше не требуется. На операцию за границу её не повезли, это тоже было окончательно решено сегодня. Муж, правда, какое-то время обивал с утра пороги и к Котлинскому (Стеклов с ним лично столкнулся в кабинете), и, как говорит Котлинский, в онкодиспансер, но против анализов не попрёшь.

В сегодняшней выписке из онкодиспансера чётко сказано, что показаний к срочной операции нет. С учётом конкретной динамики клинической картины, рекомендовано наблюдение. Всё. Только наблюдение.

Вообще, я могу ускорить процесс. Если будем «светить» по два-три часа в сутки, а не час, то справимся намного быстрее. Но в этом случае, образуется большой рубец, который может повлиять на репродуктивную функцию. Рубец могу убирать только в медленном темпе.

Я спрашивал и Котлинского, и Анну, каким путём пойдём. После недолгих совещаний, они оба выбрали второй вариант: пусть лучше медленнее, но с сохранением всех функций.

В принципе, мне даже проще.

Когда заканчиваем пить чай, мне звонит Лена. Видимо, что-то важное.

— Да?

— Мелкий, ты пошабашил?

— Практически.

— Жду внизу, беги ко мне в машину.

В машине, Лена протягивает мне термос со сладким чаем и с визгом покрышек трогается с места. С удивлением вижу, что направляемся к лицею.

— Лен, спасибо за чай, а куда едем? Что случилось?

— Твоя директриса взъерошенная звонила из школы. Вернее, вначале звонил твой дед, спрашивал разрешение дать в школе мой номер. Хотели твоего текущего опекуна и законного представителя. Потом позвонила она, твоя директриса. Я не в курсе всех твоих тёрок, поняла только, что они есть. Без тебя решила шашкой не размахивать. Теперь ты мне скажи, что там за беда и что делаем дальше?